Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?
Мф. 6:23
Мысленно возвращаясь в то время, я неизменно вспоминаю себя одиноко сидящим на железной крыше нашей веранды. За день крыша всерьёз раскалялась, и только ближе к вечеру на неё можно было подняться без риска обжечься. Я возвращаюсь к размышлениям об основаниях и границах своей веры. Луганск, столь явно показующий эти экстремумы, отличный в этом помощник.
С годами я заметил одну луганскую странность. Что бы ни было привезено сюда мною извне: игрушки ли, механические, электрические, электронные устройства или технологичные изделия вроде очков-хамелеонов – почти всё это обречено прийти в негодность, сломаться, потеряться или просто бесследно пропасть. Впоследствии только усилиями можно заставить вещь делать то, для чего она была изначально предназначена. Видит Бог, я по сей день не знаю, отчего это. Что за механизм так действует? За что – или для чего?..
***
Дедушка умер, и мой троюродный брат похоронил его. Конечно, я узнал об этом по телефону. Теперь нужно было ехать в Луганск получать наследство.
Что ж! Как христианин, я не мог оставить дедушку и бабушку без капитального церковного поминовения. Для этого в Даниловом монастыре я добыл полный богослужебный набор из свежайших просфор, а кагор приобрёл на своём приходе. Аккуратно погрузил их вместе с некоторым количеством вещей в сумку, сумку закрепил на багажнике своего велосипеда. Велосипед же оставил в специальном купе в штабном вагоне фирменного поезда, и поезд понёс меня в Ростовскую область.
Между Луганском и Москвой тысяча тридцать километров. По крайней мере, именно такое расстояние согласно показаниям одометра преодолевали мы с дедушкой и бабушкой на нашем стареньком Москвиче-21403 рубинового цвета ежегодно. А до этого объездили всю Луганскую, Воронежскую и часть Харьковской области. Бабушка с дедушкой были челноками. Бизнесменами, говоря по-сегодняшнему. Они где-то находили и покупали оптом очки, обувь, одежду (тряпки, одним словом) и продавали на местных рынках. Летом сад давал абрикосы, черешни, груши, осенью грецкие орехи. Они разведали места, где во множестве рос дикий шиповник. Именно так прошло моё раннее детство – в путешествиях и приключениях. Самые первые уроки семейных отношений я также получил от них.
Потому не удивляйтесь моему желанию добраться под палящим солнцем на двух колёсах из Каменска в Луганск. Пусть это и тяжёлая сотня километров с поправкой на плохие дороги, но я должен был прочувствовать родные места непосредственно.
***
Луганская таможня вновь удивила своим безразличием. Велосипедист? А, ну проходи. Рентген со стороны России тоже не работал. Такое бессистемное отношение было забавным и неприятным одновременно.
Температура воздуха вполне себе классическая: плюс тридцать пять. Какая-то немолодая женщина тащит из России в Республику тяжеленную сумку. Ей никто не помогает. Останавливаю велосипед, берусь за её вещи. Женщина вскидывается, голосит «Ну есть же Бог, есть!». Ворчит на стоящих как столбы военных. После прохода через границу дарю ей просфорку и еду дальше. На спуске от КПП «Изварино» красуется сборная конструкция с изображённой на ней машиной гуманитарного конвоя и надписью «СПАСИБО, РОССИЯ!». Пожалуйста…
До Луганска ещё далеко, ещё предстоит преодолеть длинный тягун, имя которому «город Краснодон», ещё увиливать от похожих на кратеры ям под Придорожным, ещё карабкаться по двум крутым подъёмам непосредственно перед городом. Зная, что дедушку отпевал некий батюшка из Новосветловки, заезжаю туда, благо, это по пути.
Всё-таки война прошла по Новосветловке капитально. До сих пор один за одним там попадаются частные дома, изрешеченные то ли пулями, то ли осколками. Дом культуры в центре посёлка и вовсе был расстрелян из чего-то тяжёлого и восстановлению уже не подлежал. Бои здесь были нешуточные.
Подбитый два года назад и сгоревший вместе с экипажем танк ополченцев под Хрящеватым потихоньку превращается в мемориал. Он покрашен в чёрный цвет, а обочина вокруг него прибрана. Много позже здесь установят ещё и ограждение, а потом и вовсе поставят танк на пьедестал и подсветят светодиодными лампами на солнечных батареях. На стволе орудия красуется надпись: «ЗА НАШЕ И ВАШЕ БУДУЩЕЕ». Подле танка всегда лежат цветы.
Никакого пафоса. Только техника, делавшая то, для чего была предназначена, и люди, делавшие то, что считали необходимым. Хороший памятник получился. Понятный.
В Луганск я добираюсь только ближе к вечеру. Поперёк развязки с окружной дорогой в низине непосредственно перед городом явно проходила тяжёлая техника – отбойники смяты как фольга, а на асфальте отчётливо виднеются следы гусениц.
***
К родному дому я подъезжаю осторожно, со стороны огорода. Не хочу, чтобы меня видели раньше времени. Приковываю велосипед к дереву и ничтоже сумняшеся перебираюсь через забор. Теперь это ведь мой забор, не так ли?
Мне не нравится то, что я нахожу за ним. Окрашенного железного бака для нагрева воды над купалкой нет. Кое-кто из соседей, по просьбе брата «приглядывающих» за домом, развёл бахчу, посадил помидоры, зачем-то прислонил лестницу к ветвям абрикосы. Изобразил, так сказать, хозяйственную деятельность.
Прохожу во двор. Ощущаю, как во мне начинает закипать гнев. Возле калитки горкой лежит какое-то барахло. Древний автомобильный огнетушитель и, внезапно, медицинская утка. Я видел такую у бабушки в комнате. В забор возле калитки вбит толстый гнутый гвоздь, видимо, служащий простейшим запором.
Достаю предусмотрительно прихваченную с собой в прошлый раз бабушкину пару ключей, прохожу в хату.
Так и есть! В доме кто-то побывал, да не раз.
Понятно, что брат вместе с полицией проникал туда через разбитое окно. Это неизбежно, если дверь заперта изнутри, а хозяин мёртв. Окно кое-как заделано фанеркой, и фанерка не снималась.
Пропала ванна. Пропали все полотенца. Пропали энергосберегающие лампочки; обычные остались. Пропала микроволновка, телевизор, баки для масла, бытовые весы, постельное бельё, вентилятор, древний пылесос «Ракета», советская электродрель и несметное множество всевозможных дедушкиных инструментов (он был плотник) вкупе с лопатами и тяпками. В гараже не стало верстака с тисками, канистр, старого мопеда и Бог знает чего ещё. Холодильник остался…
Дедушкина одежда, однако, была на месте – к ней не посмели прикоснуться. В одежде документы и кошелёк, а в кошелке обнаружились деньги. Несколько крупных купюр, которые я тайком оставил для дедушки в прошлом году на случай непредвиденных обстоятельств, также лежали на своём месте.
Понимаете? Всё, что полезно для жизни здесь и сейчас и что можно было унести на своих двоих, забрали и продолжали забирать, а к вещам мертвеца прикоснуться побоялись… Что это вообще за вера такая, побуждающая регулярно приходить в чужое жилище за благами мира? Это – прикладной сатанизм. Он не отрицает смерть, но не приемлет Бога, у Которого все живы.
Мне было тяжело. Этот дом многое видел, его грабили не первый (и, между прочим, не последний) раз. Когда это случилось впервые, бабушка от испуга разродилась моим недоношенным дядей. В те годы у него не было шансов выжить. Ему едва успели дать имя... В свидетельстве о смерти указан возраст: 3 часа 15 минут. Его фотографии вместе со многими другими я обнаружил у дедушки в комнате рядом с кроватью.
Да, у нас в доме в особых чёрных конвертах хранились фото с похорон. Наверное, и этого требовала бытовая древность. Где такое увидишь в наши дни… На них дедушка, совсем ещё молодой, вместе с семьёй своего отца, прадеда Максима, сидят у открытого гробика длиной с локоть и пристально смотрят на него. Бабушки ни на одной из таких фотографий не было, да оно и понятно.
Вот она, цена алчности! Мои знакомые из Запорожья рассказывали, что такой алгоритм норма и у них. Умер – теперь можно грабить.
Но нет, этого недостаточно. Ещё нужно оправдать своё богомерзкое поведение. Солгать, нахамить, даже обругать, чтобы только выгородить себя. Знают, что неправы – и всё равно делают. Возводить же грех в норму жизни, да ещё иллюстрируя на конкретных примерах, есть хула. Лживыми и лицемерными словами они предлагают реагировать на явление, но ни в коем случае не на действия их самих. Для этого сгодятся любые средства, а, значит, необходимо не покаяние, а война.
Клокотавший во мне гнев быстро сменился недоумением, как только пришедший на огонёк сосед брякнул мне в руку связку оставшихся ключей от дома и гаража. Сосед обиделся! Следуя евангельской заповеди, я впоследствии объяснился с ним, но мира это не принесло. Моё недоумение сменилось досадой, а досада обидой. Требовалось прощение, но прощать-то было некого! Все вокруг были правы, утверждая, что, мол, у нас тут и ключи все кому не лень подбирают, и дома чуть не целиком на кирпич разбирают. Это, дескать, всё норма. Тьфу!
***
Ложиться спать было откровенно страшно, да и сами сны были прерывисты и тревожны. Одеяла тоже покрали. Фанерка в окне едва ли от чего-то защищала, да ещё и мыши завелись. По ночам они лопали грецкие орехи, припасённые в соседней комнате дедушкой, и гремели ими изрядно. Мышь в итоге обнаружилась всего одна, но изловить её возможности не было. Убранные же орехи и закрытая дверь в комнату, где они хранились, заставили её прогрызать выход наружу, что глубины сна мне отнюдь не добавило.
Лучшим решением оказалось раскалывать вечером несколько орехов и оставлять на полу, чтобы Паисий (так я с ходу назвал эту храбрую и целеустремлённую мышь) мог без труда насытиться и не греметь посреди ночи.
Был, однако, во всей этой истории и светлый, даже ошеломляющий момент. Самый светлый, наверное.
Зная, что дедушка имеет привычку читать на ночь, в прошлый свой визит я, ничего ему не сказав, приобрёл и оставил в книжном шкафу Четвероевангелие, напечатанное крупным шрифтом. Теперь же я обнаружил, что всё оно пестрело метками-закладками. Дедушка прочитал его от корки до корки! Вот почему в последние дни жизни он окружил себя всем религиозным, что было в доме. Листочек с датами и наивными народными названиями церковных праздников вроде «Иоанна Благослова», нательный крестик, который он никогда не носил; какой-то совершенно замечательный по наполнению молитвослов, с которым и на службу ходить можно. Вот почему он не стесняясь отвечал соседям на какие-то предложения «оно мне не надо, я скоро умру». Дедушка, родившийся в годы первой пятилетки и знавший устройство автомобиля куда лучше, чем устройство души, так молился. Он использовал технику, но не любил её. А мы, молодёжь, самозабвенно любим её, да только не доверяем ничуть…
[См. фото выше]
В тот год город сам по себе меня мало интересовал. Множество людей вернулось в свои дома – и Луганск перестал выглядеть постящимся. На улицах вновь появились маршрутки ядовитой окраски: розовые, фиолетовые, жёлто-оранжевые, кислотно-зелёные. Дома на сколько-нибудь оживлённых улицах были отремонтированы, а разрушенные отдельно стоящие торговые павильоны быстро приобрели вид развалин прошлой эпохи, а потому внимания уже не привлекали.
Появилось забавное учреждение «Госреклама» с её наивными плакатами-агитками и парой гигантских светодиодных экранов в Центре. Дескать, отбились, теперь давайте трудиться. Казалось, будущее берёт в свои руки ниточки обыденности во благо молодой Республики, да так оно, наверное, и было. Едва заставший Советский Союз, я нутром ощущал сплочённость людей вокруг некоей идеи. Хотелось читать и перечитывать Стругацких…
***
Оставляя в том году разграбленный родной дом, чтобы вернуться в Москву, я всё же размышлял о любви.
Что есть её противоположность? Отрицание человечности через отрицание Бога и Его заповедей. Отрицание ценности чужой и пусть даже непонятной, но всё же человеческой жизни. В конце концов отрицание любви, выраженной оче-видно людьми разных полов, живущих много лет под одной крышей. Да, можно ошибаться, не нося крестик. Но тогда где на деле в нашей душе место для создателя Вселенной?..
Пусть Царствие Божие и принимается душой, но ведь силою же берётся… Если зла нет без отступления от добра, то и сила у него может быть только от имеющих нужду в оном.
С чего начинается притча о блудном сыне? Отче, дай следующую мне часть имения. Следующая часть имения это маленькое эгоистичное «я», стремящееся заменить собой Бога, требующее каждодневного поклонения в поступках и мыслях и оправдывающее своё существование выгодой и удачностью этого самого поклонения. Такая форма неверия и есть лучшее отображение ошибки в вере православной. Душа, постоянно глядящая на самое себя в третьем лице, обречена на такую ошибку.
Целых несколько лет по приходу в Церковь Господь носил меня. Мои дела спорились. Мне ни на минуту не было пусто. Я хотел учиться и служить Богу. Я ходил в Церковь с удовольствием.
Но на Луганске я споткнулся и упал. Моей веры не хватило, чтобы не чувствовать себя беззащитным перед лицом зла. Я был побеждён им и должен был впоследствии возвращаться вновь и вновь, чтобы получить себя и своего Бога обратно.
Что победило меня?
Наверное, это то, что вера сама по себе не является контрмерой ко злу. Нельзя отличить добро от зла, не стремясь к воплощению первого! Вера не может просто нравиться или не нравиться, подходить или не подходить. Её произрастание в душе должно пустить основанные на свободе воли корни боле глубокие, чем просто «хорошо-плохо-полезно-вредно», ведь «любить» и «нравиться» всё же не синонимы. И должно настать время, когда основывать такую веру будет не на чем.
Тогда я этого не понял и на годы потерял в себе всякий мир.
