И это естественно, постольку, поскольку само богослужение, являясь своеобразной формой выражения самосознания общецерковного разума, его исторического опыта, вобравшего в себя и опыт мистический частный, в то же время передает этот опыт и обогащает им каждого по-своему вновь и вновь. Поэтому, для человека, который погружается в этот опыт и приобщается его, богослужение, может и не вполне осознанно, но все же становится, в наибольшей степени для него необходимостью, т.с. «естественностью» или же нормой его жизни. В этом – одно из значений Церковного Предания.
С особой силой и ясностью это проявляется в период Великой Четыредесятницы, когда все воедино собранные душевные устремления и переживания человека, растворяясь в атмосфере торжественного и в то же время скромного великопостного богослужения, кажется, достигают апогея в своем духовном молитвенном напряжении. Человек и богослужение здесь – не две разные жизни, но одна – жизнь религиозная, возможная только при условии единения человека с Богом, совместного творчества человека и Святого Духа, — синергии.
Конечно же, тот восторг и тот душевный подъем, которые испытывает человек в моменты соприкосновения с сакральным, пронизывающим все богослужение, неоспорим. Это – личный опыт каждого, и отрадно, если этот опыт духовно-мистический, который с одной стороны, приобретен искренним смирением, то есть осознанием своей глубинной духовной поврежденности и бессилия в борьбе с коренящимся внутри человека злом; потребностью в помощи всемогущего Бога, а так же деятельным стремлением к катарсису (достижению очищения ума, сердца), с другой же, — является естественным плодом осознания сакрального в богослужении, живого участия в нем, соединения с ним.
Человек и богослужение – не две разные жизни, но одна – жизнь религиозная, возможная только при условии единения человека с Богом, совместного творчества человека и Святого Духа, — синергии.
Богослужение, в данном случае представляется не как нечто развлекающее и периферийное. Здесь оно приобретает жизненное значение и не остается в пределах лишь храмового пространства, а простирается на всю жизнь человека, пронизывает ее. Вся жизнь последнего становится Богу-служением.
Но есть и другой опыт восприятия богослужения, — опыт односторонний и недостаточный, — т.н. душевно-эстетический, имеющий своей основой только лишь внешние формы и проявления. Этот опыт является результатом, своего рода, сенсуализма, — чрезмерной привязанности исключительно к чувственным ощущениям или интеллектуализма, ограничивающегося лишь познаниями или размышлением («поверхностное любопытство ко всякого рода символике, принимающееся за религиозное чувство» (прот. Александр Шмеман). Существует и наиболее развитый и распространенный подход к любого рода богослужению или священнодействию — прагматично-обрядовый, заключающийся с одной стороны, в целенаправленном его использовании, с другой, — в присваивании исключительной приоритетности внешнему ритуалу или атрибуту.
Вполне очевидно, что такое отношение к богослужению и ко всему тому, что с ним связано, не может быть признано подлинно христианским, поскольку здесь отсутствует главное, — жажда Бога, реальное осознание необходимости Бога, — то есть то, чем живет сама вера. Напротив, преобладающим здесь становится эгоцентризм, отнюдь не жаждущий Бога, а использующий Его. Богослужение в данном случае воспринимается не онтологично и эсхатологично, а символично и эмпирично. Внутреннему и деятельному здесь предпочитается внешнее и бездеятельное, интересное и сиюминутное; вечное подменяется временным.
Страдания Христовы, Крестная смерть – это не только исторический факт, или образ иконы, или чтение молитвословия, это, — реальное, всегда совершающееся жертвенное служение во имя спасения каждого без исключения человека, это – акт жертвенной любви или кенозис, осуществленный ради человечества. Это – действительное Бога-служение или служение Бога человеку.
Богослужение св. Четыредесятницы в своей внешней форме и выражении, действительно превосходно, — оно пышно и торжественно, но, в то же время, — скромно и умиленно. Здесь не только радость Торжества Православия, но и покаянное чувство собственного недостоинства перед Творцом; здесь не только богословское рассуждение, но и деятельный аскетический подвиг.
Предательство Христа – это не только некий акт, происшедший когда-то в истории, и совершившийся единожды. Но это действие, всегда продолжающееся, это – дело настоящего, которое касается не кого-то, а меня лично теперь и сейчас. Ежеминутно я предаю Христа, ради сохранения жизни собственной страсти, порочной привычки. Но мало знать или рассуждать об этом, — необходимо практическое действие, — покаяние и изменение себя самого, своих: ума, сердца, воли…
Страдания Христовы, Крестная смерть – это не только исторический факт, или образ иконы, или чтение молитвословия, это, — реальное, всегда совершающееся жертвенное служение во имя спасения каждого без исключения человека, это – акт жертвенной любви или кенозис, осуществленный ради человечества. Это – действительное Бога-служение или служение Бога человеку.
И я не имею права ограничить себя только лишь размышлением об этой высочайшей Христовой миссии, об этом Божественном Провиденьи, осуществившемся во времени, или сочувствием этому, — я обязан реально участвовать в этом и не отдельной только лишь сферой собственной природы (психической или интеллектуальной), но всей целокупной личностью, приобщаясь Евхаристии, участвуя в Таинствах и следуя Христову учению.