Воскресенье, 06 июня 2021 15:04

ВНЕ ЗАКОНА И ВРЕМЕНИ Избранное

Автор
Оцените материал
(3 голосов)
Сейчас в общественных кругах активно обсуждается проблема запрета абортов в станах мира, в том числе и в РФ. В 2017 году по этому поводу президент В.В. Путин заявил, что «ничего нельзя ломать через колено», что запрет абортов «может привести к подпольным абортам, будет наноситься колоссальный ущерб женскому здоровью, у женщин не будет возможности иметь детей в будущем, резко повысится смертность». Автор рассказа «Вне закона и времени» попытался раскрыть реальную сущность проблемы, показать на жизненных примерах медицинские, психологические и духовные аспекты поднимаемого вопроса. Возможно, некоторые доводы из рассказа кого-то заставят серьёзно задуматься и слова «могут быть услышаны» в верховных законодательных кругах.

ВНЕ ЗАКОНА И ВРЕМЕНИ

          В больнице умирала молодая девушка. Умирала без ропота, без слёз. Она даже не пыталась бороться за свою жизнь, потому что понимала бессмысленность возможных попыток. Бессмысленны они были не потому, что врачи не могли справиться с запущенным течением инфекции, попавшей в её организм, а потому что где-то в глубине души она ощущала неправильным своё существование после совершённого ею поступка. Самочувствие было критическим, но душа её болела ещё сильнее.

          Ещё ночью заведующему гинекологического отделения сообщили, что по «скорой помощи» поступила пациентка в тяжёлом состоянии. Дежурный врач передал все сведения о ней, а утром, не собирая обхода, Евгений Петрович сразу отправился в палату интенсивной терапии, где находилась больная.

– Рассказывай, Танечка, сама, что с тобой произошло? – доктор осторожно взял Таню за руку, чтобы показать свою поддержку и в то же время профессионально нащупал пульс на её запястье.

          Опытный врач знал, конечно же, все подробности состояния пациентки, но хотел увидеть своими глазами: есть ли надежда на её спасение. Ему нужно было оценить степень физического и возможного психического поражения.

          Таня была в полном сознании и трезво относилась к происходящему:

– Я пыталась избавиться от беременности… сама… – еле дыша, выдавила она.

– Конечно же, сама. Это понятно, – адекватно отреагировал врач.

          И Таня сразу поняла, что доктор догадался, правду скрыть невозможно. Она была в подпольной клинике, которую, вообще-то и клиникой назвать нельзя: сырое полуподвальное помещение, явно нестерильные условия; грубые абортмахеры, которые вначале дали подписать какие-то документы о неразглашении тайны (для большего устрашения), а потом взялись за своё грязное – в прямом и переносном смысле слова – дело. Такие «специалисты» получают неплохие деньги от клиента, но за качество работы не ручаются и ответственности перед клиенткой в случае осложнений не несут. Они, конечно же, несут ответственность уголовную за незаконное производство абортов, но так запугивают молодых девушек и женщин, что те даже на смертном одре не признаются, где им сделали такую «порчу».

          В Танином случае явно прослеживалась работа неудачного гинекологического вмешательства, после которого уже дома случилось сильное кровотечение, воспалительный процесс и самое ужасное – сепсис.

          Когда Таня выходила из «подвала», она сразу почувствовала себя нехорошо. Сильно кружилась голова, тошнило, темнело перед глазами. Ей даже дали рекомендации, как себя вести после проделанной операции и предупредили, что ни в коем случае нельзя вызывать «скорую», хотя бы в первые сутки. В целях, конечно же, не Таниной, но собственной безопасности.

          «Если будет плохо, – объяснили ей, – из-за паники тебе захочется обратиться в больницу или вызвать «скорую». Только ты этого делать не должна. Выполняй все рекомендации и всё пройдёт. Попробуй только нас сдать! Ты знаешь, чем тебе это грозит. Ты всё своей рукой подписала». Именно поэтому бедная девушка сидела дома, истекая кровью, с высокой температурой. Через некоторое время мать заподозрила неладное и предложила сходить в больницу. От этих слов Таню залихорадило ещё больше. Она наотрез отказалась от врачебной помощи и сказала матери, что, возможно, это простуда. Скоро должно полегчать. Мама, конечно же, не знала, причины такого состояния дочери и поверила её словам. Но Тане легче не становилось. Она пропустила пары в институте и несколько дней оставалась дома. К её радости, мать уходила на работу раньше, а приходила поздно вечером. Однако вскоре девушка так ослабла, что не могла уже подниматься с постели и мать без её согласия вызвала «неотложку».

          С мамой у Тани отношения не ладились в последнее время. Елена Николаевна после развода с отцом Тани ушла в себя, в свои собственные переживания. С дочерью они эту проблему не обсуждали, а бедная девушка оказалась наедине со своей болью и обидой на родителей, острое одиночество её разъедало изнутри. В то же время она очень сильно злилась на мать, считая её виновной в разрыве с отцом. Хотя мать не считала себя виноватой. Но и на отца девушка тоже злилась. Ведь он не поговорил с дочерью, не объяснился с ней. После сильного скандала с матерью, собрал вещи и ушёл. Возможно, он подумал, что дочь стала на сторону матери, поэтому ни разу не позвонил ей после своего ухода. Так Таня осталась одна со своей душевной травмой. Она решила, что мужчины всегда бросают в трудную минуту и на них полагаться нельзя. С мамой же после всего этого отношения испортились. Елена Николаевна не понимала, что её дочери тоже необходима поддержка, потому что считала себя жертвой развода. Она была уверена, что дочь должна была её поддерживать. Но дочь оказалась, по её мнению, холодной и бесчувственной. Они стали редко общаться и иногда, казалось, они даже мешали друг другу.

          Потом Таня нашла утешение. Однажды подружка предложила ей сходить в ночной клуб. Мама уже давно не обращала на неё внимания и ночные задерживания дочери не сильно её волновали. «Дочь выросла, двадцать один год стукнуло, у неё началась своя взрослая жизнь», – примерно так думала она. Потом ночные похождения по клубам стали всё чаще, а там – знакомства с парнями, кальян с дурью, и, как следствие, ночи в номерах непонятно с кем. Длительные отношения она ни с кем не завязывала, считая всех мужчин безнадёжными подлецами. Остановить это было уже невозможно, если бы не грянула неожиданность, как гром среди ясного неба. Беременность. Это совсем не вписывалось в её увлекательную жизнь. Та же подружка дала адрес, где она легко «сможет решить свои проблемы, и никто об этом не узнает».

          «Проблемы» были решены, но легко не стало. Теперь Таня умирала на больничной койке, одинокая и несчастная, разбитая жизнью и болезнью.

– Танечка, раз уж ты решилась сделать аборт, почему ты не обратилась в больницу, почему сразу к нам не пришла? – тщательно осмотрев пациентку, задал вопрос доктор.

– Я не могла…мне было стыдно…

– А сейчас?

– И сейчас стыдно… я хотела, чтобы никто не узнал: ни мать, ни в институте – никто и нигде.

«А в результате узнали все», – с горечью подумал доктор, но Тане сказал:

– Ты должна бороться, схватись за эту жизнь и держись, понимаешь?

Таня слабо прикрыла глаза: – Зачем?

Покачав головой, заведующий вышел из палаты.

– Не будет толку, мы её не вытянем – она сама не хочет сопротивляться болезни, – сказал он врачу-ординатору, который подошёл, чтобы сделать обход в других палатах.

          После очередной операции, только теперь уже в стерильных условиях и с более серьёзным хирургическим вмешательством, обессиленную Татьяну отвезли в реанимацию. Заведующий зашёл в ординаторскую, чтобы дать некоторые распоряжения. Однако он не торопился уходить к себе в кабинет. Евгений Петрович присел в кресло и задумался.

– Вот ведь как, умирает человек, а этим нелегалам хоть бы что. Угробили девчонку, а мы теперь должны их огрехи заглаживать. Пригласить бы их сюда и показать, что наделали. И сколько они ещё жизней покалечат!

– Этим милиция занимается. А что мы можем сделать? Если не подпольные бракоделы, то эти девчонки сами будут себя гробить. Вспомните, Евгений Петрович, каких мы пациенток видели и что они с собой делали. Фантазии у них хватает, чтоб покалечить и плод, и себя, – ответил врач-ординатор.

– Фантазии-то хватает. Но ведь аборты узаконили для того, чтобы не было таких случаев, чтобы всё чисто и стерильно, – продолжал свою мысль заведующий.

– Я давно задумываюсь над этим вопросом, – вмешался в разговор опытных врачей молодой доктор-интерн, – что-то здесь не так, что-то неправильное происходит. Ведь если аборты узаконены, чтобы не было нелегальных, то есть криминальных абортов, тогда все женщины должны проходить через официальную статистику, через больницы, а они всё равно обращаются к нелегалам, или сами себя калечат – но в больницу не идут. Нам уже достаются результаты их издевательств над собой.

На это у заведующего был однозначный ответ:

– Да стыдятся они в больницу обращаться. Мне так эта Татьяна и сказала: стыдилась. Не хотят они предавать огласке, что сделали аборт. Хоть молодая девушка, хоть зрелая баба, а будут стыдиться. И, представьте, у всех разные на то причины: одна мужу изменила, другая боится, чтоб на работе не узнали, третья – чтоб родители не поругали. А вспомните нашу пациентку, которая так зачастила к нам с абортами, что уже мы сами её упрекать стали! Так она больше и не приходит, может, тоже стыдится? Вполне возможно, нашла где-то вот такую забегаловку и продолжает делать криминальные аборты. А что? Ведь женщина родить может один раз в год, а прервать беременность до двенадцати раз в году!

– А что, если запретить аборты совсем? – выразил давнюю мысль молодой гинеколог.

– Так криминальные аборты начнутся, уж сколько об этом сказано… – парировал Евгений Петрович.

– Как же начнутся, если они не заканчивались никогда? Мы же видим, что число тайных абортов не уменьшается, несмотря на то, что аборты легализированы у нас, – рискнул возразить заведующему молодой интерн, – да и в самых лучших стерильных условиях женщины от абортов иногда умирают, не для нас этот секрет. И осложнения всегда бывают, сепсис тоже в наших официальных клиниках случается, чего уж греха таить.

– Да, вы правы, и осложнений после аборта редко можно совсем избежать. От невынашивания до бесплодия и других более серьёзных последствий. А без воспалительных процессов и рубцов ни один аборт не заканчивается, будем честными. 

– Ну а если запретить, что изменится? – зацепился за эту мысль врач-ординатор. – Думаете, меньше они себя калечить станут? Всё равно ведь способы искать будут.

– Думаю, что законодательный документ всё-таки является сдерживающим началом. Кого-то страх перед законом будет останавливать, и я думаю, что таких будет большинство. С точки зрения медицинской морали, у врача руки остаются чистыми, да и совесть тоже. Ведь прерывание беременности не является лечебной процедурой, это прерывание жизни. Да, останутся те единицы, которые будут себя калечить и нам придётся их лечить. Но ведь никто не лишается права на качественное медицинское обслуживание. А прежде, чем сделать что-то с собой, женщина теперь крепко подумает. Вот скажите, если бы за убийство в нашей стране не наказывали, то убийств было бы больше?

– Ну, вы сравнили… Если бы не заводили уголовные дела на преступников, то их было бы гораздо больше – всякая пьянь бы резала друг друга без страха. Хотя они и так режут…

– Вот. Режут, но гораздо меньше, чем могли бы. Тюрьмы все боятся, – не унимался интерн, – а в отношениях женщины чаще станут задумываться о последствиях. Да и мужчина не всякий станет рисковать. Тоже ведь понимает, что закон и его может коснуться. А если будет закон о запрете абортов, то можно много жизней спасти: и женских, и детских. Мы ведь про детей забываем. Сколько жизней можно сохранить и поднять демографический уровень страны.

– Так ты социологией займись, чего в медицину полез? – решил осадить молодого врача заведующий.

– Ну, медицина социологии не противоречит. Здесь и педагогика, и психология. Девочкам и мальчикам с детства нужно рассказывать, что вести себя положено целомудренно, материнство – свято, родительство – ответственно, а жизнь человека даже до рождения – бесценный дар.

– А известно ли тебе, что в СССР мы уже имели опыт запрета абортов. И что получилось? Увеличилось количество криминальных абортов, женщины стали обращаться к нелегалам, свои способы придумывали, чтоб избавиться от плода, – поддержал заведующего ординатор.

– Тут Вы не совсем правы. Правы, конечно, но не очень. В том-то и дело, что женщины хотели избавиться от «плода». Я тщательно изучал этот вопрос. Сами врачи убеждали их в том, что это «сгусток клеток», «зародыш», чуть ли не «кусок мяса». «Там ещё ничего нет!» – стандартная фраза врача тех времён. Женщин обманывали. И этих женщин можно было понять. Почему бы не избавиться от чужеродного тела, если он просто «кусок мяса» и не вписывается в планы? Но мы-то с вами сейчас знаем, что это не так. Что он человек сразу после слияния женской и мужской половых клеток. Научный факт. Если бы мы, врачи, сидя в женских консультациях, объясняли женщинам, что у него уже сердечко бьётся. Вы читали, что по последним данным, современные приборы определяют: сердечко бьётся не с 18-го, а с 16-го дня от зачатия! Да я уверен, что и это не точные данные. Ведь всё зависит от чувствительности прибора. Если сердцебиение уловили на 16-ый день, то это совсем не значит, что сердце заработало только с этого дня. Да, что я вам рассказываю, вы ведь и сами всё знаете… Вопрос в другом: если речь идёт о законности, то законно ли поступает врач, призванный спасать жизни, останавливая человеческое сердце? И можно ли продолжать считать его после этого врачом, исцелителем?

          Вопрос повис в воздухе.

– А может ли женщина просить врача, чтобы он прервал это сердцебиение? – продолжал интерн, – ко всему прочему, если женщине объяснить, что у него уже есть нервные волокна, что ребёнку будет больно, когда его станут абортировать, то всякая бы женщина решилась на это, как думаете? Женщина должна быть готова жизнь отдать ради своего ребёнка, но никак не отобрать.

          Врач-ординатор выразил последнюю попытку не согласиться с интерном:

– Тем не менее мы видим современную ситуацию, сейчас в Польше женщины не соглашаются с запретом абортов, протестуют.

– Да, они кричат что-то типа «Моё тело – моё дело». У них происходит примерно то же самое, что и у нас в СССР происходило. Они думают, что «плод» – это их тело, но нет – он отдельный индивидуум, человек. Только ещё несамостоятельный, беспомощный. И тут опять нужно наше врачебное вмешательство. Мы ведь прекрасно знаем, что этот человек – не часть их тела. У них своя собственная кровеносная система. Она не смешивается с кровью матери и не зависит от неё. Имеется свой уникальный склад ДНК, где заложены свои неповторимые особенности развития. Ребёнок может иметь свои собственные болезни, не зависящие от матери.

– Да, вы правы. Но как это им можно донести, доказать на конкретных примерах?

– Да хотя бы объяснить, что у ребёнка своя собственная группа крови. К примеру, у меня вторая группа крови, а у моей жены – третья. Ответьте мне, пожалуйста, с какой группой крови должен родиться у нас ребёнок?

– Так, – уже сам заведующий заинтересовался таким поворотом разговора, – сейчас подсчитаем: значит А и В… сейчас раскину в уме… так… с таким сочетание групп крови дети у вас могут родиться с любой группой крови.

– Вот видите! Допустим, рождается ребёнок с четвёртой группой крови. Разве это была часть тела матери? Но ведь все части тела снабжает одинаковая группа крови, даже в злокачественных опухолях она не меняется. А здесь – совершенно другая кровь. И даже цвет кожи у ребёнка может сильно отличаться от матери! К примеру, у белокожей женщины может родиться чернокожий ребёнок. При определённых обстоятельствах, конечно же. То есть он совершенно другой, он – отдельный организм! Именно поэтому нужно на всех уровнях, и не только медицинских, объяснять, что ребёнок в утробе – не часть тела, а живое отдельное существо. Прежде всего, нужно общество просвещать и воспитывать! – молодого доктора так беспокоила эта тема, что речь его стала особенно горячей.

– Хорошо же ты вооружился, философ. Да и политик, кстати, ты неплохой. А нам пора делами заниматься. Добавьте ей ещё один антибиотик нового ряда, – завершил трудный разговор заведующий отделением.

 

******************************************************************

 

          После очередных процедур Тане легче не стало. Токсины всё больше отравляли её организм, антибиотики не помогали. Ей было трудно дышать, аппетита совсем не было. Но она всё время оставалась в ясном сознании, кроме тех моментов, когда забывалась тяжёлым лихорадочным сном. Возле Тани теперь постоянно сидела мама и ухаживала за ней:

– Танечка, попей хотя бы водички, тебе нужно пить. Ты же ничего не ешь и не пьёшь…

– Мама, я не хочу.

– Папа звонил, он всё знает. Я ему рассказала. Переживает за тебя. Просит у тебя прощения. Очень жалеет, что упустил тебя, не поддержал, даже винит себя за то, что его не было рядом. Он очень любит тебя, Таня.

– Мама, почему человек начинает понимать, что он кого-то любит, когда теряет? Если бы я сейчас не умирала, то, возможно, он никогда бы тебе не позвонил, не поинтересовался мной. Почему всё это время, которое мы жили без него, он не осведомился, что с нами? Ладно, он был обижен на тебя, но я тут причём? Я ему была неинтересна. А теперь что изменилось? Я всё та же, только ухожу от вас… Почему только беда заставляет человека осознать свои ошибки?

– Таня, ты что – обижена на него?

– Мама, я и на него, и на тебя была обижена… Но теперь мне всё равно. Мне всё неважно. Мама, это на самом деле так неважно. Все эти обиды… Они так мелочны по сравнению с настоящим горем. Я ни на кого уже зла не держу…

          Таня не видела выражения лица матери. Елена Николаевна же была почти потрясена. Только сейчас она увидела и поняла всю боль, все те психологические страдания, которые пришлось пережить её ребёнку. Почему она раньше об этом не думала? Почему не поговорила с дочерью, не обсудила происходящее? Она как эгоистка ушла в свои переживания, не видя, как мучается её дитя.

– Таня, прости нас… Прости меня… Ты не уходи, вы вытащим тебя из этого состояния, ты будешь с нами…

– «С нами?» То есть вы с папой снова вместе? Это из-за меня?

– Таня, папа раскаивается во всём, он хороший человек, просто оступился…

– Мама, так я ж не против, я даже рада за вас. Мелкая ссора разлучила, а настоящая беда свела. Надо же… Я рада, что из-за меня. Хоть что-то полезное из-за меня…

– Танюша, ну что ты говоришь… Не говори так, зачем такой настрой? Тебе нужно сейчас только захотеть жить… И доктор так говорит…

– Мама, – перебила Татьяна, – я и вправду жить не хочу. Мне противна эта жизнь. Как я смогу жить после такого позора?

– Нет, дочь, не позор это. Много женщин делают аборты, и я делала. Два раза. Ну и ничего. Позором это не считаю.

– Ты хочешь сказать, что я всё правильно сделала? И ты бы меня поддержала, если бы я у тебя совета тогда спросила?

– Конечно же, поддержала, Танюш, ты всё правильно сделала. Только нужно было в больницу обращаться, а не по забегаловкам шастать…

– Нет, мамочка, а вот и не угадала… Я совсем неправильно это сделала… Мне не нужно было ни туда ходить, ни сюда попадать. Хоть здесь, хоть там… а ребёнка уже нет… Была бы у тебя и дочь, и внук, а теперь никого не будет…

– Господи, да не говори ты так! Мы с папой всё сделаем ради тебя! Мы не позволим тебе так уйти.

– Мам, я не хочу… будьте вместе с папой, но отпустите меня... Как я смогу с этим жить?.. Он приходил ко мне… Я попросила у него прощения… Он сказал мне, что не обижается на меня…

– Кто???

– Сыночек мой приходил, славненький такой, маленький мой… я к нему хочу… за ним… – тут Татьяне стало невыносимо плохо, она стала задыхаться и мать побежала вызывать врачей.

 

******************************************************************

 

          Елена Николаевна сидела в больничном коридоре, раздавленная горем. Она никогда не соприкасалась с настоящей скорбью вот так, очень близко. Можно сказать, что она ещё по-настоящему никого не хоронила. Родители её были ещё живы, самые родные и близкие родственники были здоровы. Она не знала, что нужно делать в таких случаях, куда бежать, к кому обращаться. Всю заботу о похоронах с полной ответственностью взял на себя её муж. Теперь она сидела и даже думать не получалось. Известие о смерти дочери так подкосило её, что она не могла даже плакать. Это было состояние запредельного безумия, при котором надо бы, да не получается выпустить чувства наружу. Она сидела со стеклянными глазами в состоянии ступора. Медсестра, проходящая по коридору, сразу оценила положение несчастной женщины:

– Вы бы шли домой пока, здесь без Вас всё сделают. Вам позвонят, когда нужно.

          Елена Николаевна молчала. Оказалось, что и говорить она не может. Хотела что-то сказать, но вырвался надрывный стон из груди.

– Елена Николаевна, сходите в храм. Там батюшка очень хороший служит. Он с Вами поговорит, утешит. Вам сейчас очень это нужно. Договоритесь об отпевании, хорошо бы дочку отпеть, так ей легче будет.

          В другой ситуации, если бы Елене Николаевне сказали про храм, про церковь, она бы снисходительно улыбнулась в ответ собеседнице. Никогда она не верила в эти сказки про Бога, про потусторонний мир. Но теперь, когда услышала, даже не услышала – узнала! – что от этого усопшей может стать легче, зацепилась за эту идею как за последнюю соломинку.

– Легче будет? Ей может стать легче? – не веря своим ушам, но искренне надеясь на правду, переспросила Елена Николаевна.

– Ну конечно, и Вам, и ей. Пусть Вам батюшка всё расскажет сам, он лучше знает.

          То, что ей как матери может стать легче – это женщина отвергла сразу. Она решила для себя, что эта боль навсегда. Хоть рана очень свежа и остра, но у неё не может быть срока давности. Хоронить своих детей противоестественно, а значит непримиримо. По крайней мере, так она думала сейчас. А вот то, что дочке как-то можно помочь, даже после её смерти, вполне устроило и даже как-то обнадёжило. К тому же, эти мысли стали выводить из ступора и желание хоть что-то сделать ради дочери, уже посмертно, сдвинуло её с мёртвой точки.

– Где храм? Мне очень нужно туда…

– У нас есть свой больничный храм, – приобняв за плечи Елену Николаевну, отвечала медсестра, – отец Олег почти всегда на месте. Кроме тех случаев, когда его вызывают куда-то по требам. Вы разве раньше не замечали? Ведь наша церковь стоит почти прямо напротив входа в больницу.

Женщина поднялась и медленно направилась к выходу.

 

******************************************************************

– Мне нужно поговорить с отцом Олегом, – переступив порог церкви, обратилась Елена Николаевна к свечнице.

– Да вот же он, сейчас я его сюда позову, – вежливо ответила работница храма.

          Священник сразу понял, что женщина пришла к нему со скорбью. К сожалению, в больничном храме люди редко обращаются по хорошему поводу. Если заказывают молебны о здравии болящего, то мало кто догадывается отслужить благодарственный молебен после выздоровления. С радостью люди спешат домой. В церковь чаще всего люди приходят с бедами и скорбями. И потому он уже опытно чувствовал, с какой болью приходит к нему человек. И на этот раз не ошибся:

– Чем я могу Вам помочь, что у Вас случилось?

– Дочь моя умерла… я не знаю, что делать… отпеть надо бы, батюшка…

– Крещёная была? Как имя усопшей?

– Да, Татьяна…

– Отпеть надо, конечно же. Вы мне скажите, когда будут похороны, я приду. В каком отделении она находилась?

– В гинекологическом.

– Постойте… А причина смерти?

– Сепсис…

– Не после аборта ли случайно?.. – священнику, который служит в больничном храме, волей-неволей, приходится разбираться в медицинских диагнозах и их последствиях.

– После аборта, да, но какое это уже имеет значение? – искренне недоумевала Елена Николаевна.

– О, горе, миленькая ты моя… Не могу я её отпеть, не позволено…

– Как же так!? Как это вы отказываетесь её отпеть? Вы же священник! Вы должны её отпеть! – чувствуя, что земля уходит из-под ног и рушится последняя, недавно возникшая слабая надежда на утешение, Елена Николаевна опустилась на рядом стоящую лавку.

Отец Олег тоже присел рядом.

– Понимаете… как Ваше имя в крещении?

– Елена…

– Дорогая моя Еленушка… Если женщина умирает во время аборта, то нельзя её отпевать. Она за самоубийцу считается. Знаете, наверное, что самоубийц не отпевают, в церкви за них не молятся и даже раньше за оградой кладбищ хоронили. А аборт считается за двойное убийство – своей собственной и души невинного дитяти. Ведь ребёночку, хоть там и кажется, что всего-то сгусточек какой-то, с самой первой минуты своего существования Бог даёт неповторимую душу. Не могу я её отпеть, простите…

– Но почему? – возмутилась убитая горем женщина, – почему этот Бог так жесток? Танечка умерла такой несчастной и теперь у неё надежды на успокоение нет? Это же несправедливо! Так много несчастных людей, так много зла вокруг, почему Бог это допускает?

– Человек допускает, а не Бог. Господь плачет о каждом из нас. Но мы сами выбираем себе путь. Скажите, у Татианы нашей был выбор: оставить ребёнка или сделать аборт?

– Выбор в этом случае есть у каждой женщины, – Елена Николаевна стала предполагать как это было у её дочери, – конечно же, Танечка, возможно, переживала, обдумывала своё решение…

– Вот именно, это было её обдуманное решение. Да если оно и не обдуманное, но она выбор сделала в пользу аборта. Так?

– Так.

– Тогда в чём здесь вина Бога? Он не вмешивается в волю каждого человека, он всем даёт возможность сделать свой собственный выбор, чтобы Его не обвиняли. А всё же Он становится виноватым! А она отвергла Его дар. Вы понимаете, сколько несчастных бездетных пар молится сейчас на земле о ДАРовании детей? А здесь такой дар. Пусть она слишком молода, пусть она, допустим, не замужем была. Значит этот ребёнок мог спасти её от каких-то непоправимых поступков, она бы остепенилась, стала нежной и ласковой матерью.

– Вы правы, батюшка, как же вы правы… – по щеке Елены потекла слеза.

          Священник продолжал отвечать на вопрос о «жестокости» Бога:

– Представьте себе, к человеку на День рождения приходит друг с подарком. А он берёт этот подарок и выкидывает в мусорное ведро. Он обидел своего друга. Сможет ли этот человек жить после своего поступка спокойно, зная, что друг ушёл обиженным? Его будет либо чувство вины терзать, либо его сердце, пытаясь самооправдаться, станет ещё более жестоким и очерствевшим. Будет ли счастливо жить этот человек с грузом на сердце? Вот так мы сами делаем себя несчастными. Мы отвергаем эти дары от Бога, а потом обвиняем Его в жестокости и несправедливости. Может ли быть счастлив народ, который обильно омывает свою землю кровью невинных младенцев? Что может прорасти в такой земле, разве будет она процветать? Её плоды – лишь всеобщее озлобление, разруха, нестроения и войны. Пока не прекратится это человеческое беззаконие, ни о каком счастье говорить нам не стоит.

          Елена Николаевна молчала. В её душе происходила трудная, но очень важная восстановительная работа. Ей казалось, что за несколько минут разговора она узнала больше, чем за всю свою жизнь.

– Отец Олег, неужели этот грех не простится моей Тане со временем?..– Елена не могла смириться, что нет никакой надежды. Ей во что бы то ни стало необходимо было зацепиться хоть за соломинку, не могла она просто так смириться с непоправимым.

– У греха нет срока давности… он вне времени, вне пространства… У Бога земная жизнь – это миг, а жизнь вечная – безвременная и бесконечная. Там, за гранью отмеренного земного существования, начинают действовать наши грехи, если они были нераскаянные… Тебе можно и нужно молиться за свою дочь. Надейся на Его милосердие.

          В один миг перед несчастной женщиной пронеслась вся её жизнь. Как-то вдруг пришло осознание своего грешного существования. Вспомнила те два аборта, которые почти никогда не вспоминала и жила себе, припеваючи. И только сейчас, когда она потеряла единственную дочь, поняла, что у неё могли быть ещё дети… она могла бы жить теперь ради них… ей было бы о ком ещё заботиться… Слёзы глубокого раскаяния за свои ошибки потекли из глаз. Елена Николаевна рыдала, не пытаясь сдержаться. Она почему-то понимала, что церковь – это такое место, где можно плакать; где можно дать волю своим слезам и эмоциям, особенно когда это слёзы покаяния.

Вдруг она замолчала и лицо её осветилось:

– Батюшка, вы сказали «нераскаянные грехи»… но ведь она каялась!

– Каялась?

          Прилив новой надежды вспыхнул в глазах у Елены. Есть зацепка! Как же это важно теперь, это дело невероятной значимости, чтобы дочь её ушла с миром в жизнь вечную, чтобы душа её не маялась, а упокоилась в веках.

– Ну конечно же! – какое-то новое духовное чувство охватило Елену, как будто бы тихая радость коснулась её души, – Танечка мне сама сказала, что неправильно поступила, что если бы всё вернуть, то она бы не сделала аборт. Она прощения просила у своего малыша, она чувствовала вину перед ним… Неужели это не раскаяние?

С великой мольбой женщина посмотрела на священника.

– Ах, несчастные вы мои, ах горемыки… Пускай это маленькое покаяние будет для неё той луковкой, как у Достоевского. А там пусть Господь Сам рассудит…

– Какой луковкой, батюшка? Что это за луковка такая?

– Да это из «Братьев Карамазовых» – притча про луковку. Неужели не читали?

– Каюсь, отец Олег, не читала. Но теперь обязательно прочитаю. Мне теперь много нужно будет узнать, и во многом покаяться…

– Что же наделали, окаянные, что сотворили, зачем было аборты узаконивать… Душегубы… Сколько душ невинных уничтожили, а ещё больше судеб искалечили…– записывая в свой синодик имя новопреставленной Татианы, обращался отец Олег уже не к Елене, но куда-то в прошлое столетие, зная, что у Бога нет времени и все слова могут быть услышаны.

 

Автор: Юлия Боголюбова,

член Межрегионального Союза писателей ЛНР,

член МПОО «Объединение православных учёных»,

участник движения «В защиту жизни»

 

 

Прочитано 289 раз

Последнее от Юлия Богиня

1 Комментарий

Авторизуйтесь, чтобы получить возможность оставлять комментарии
Вверх
Top.Mail.Ru