— Где это ваша соседка? — спросила толстенькая Книга в яркой обложке у тоненькой Брошюрки. — Неужто опять в командировку отправилась?

— Представьте, что опять, — ответила та. — А я уж, честно говоря, и привыкла, что она редко бывает в нашем обществе.

— Ох-ох-ох! Уж эти мне командировки! — многозначительно протянула толстушка. — Я вот несколько лет работаю на этой полке, и меня никто никуда не посылает. Правда, в самом начале меня как-то послали на письменный стол, так что я имею представление об этих командировках. Мне там всю душу перетеребили, а Карандаш — так тот следил за каждым моим словом, всё хотел во мне что-то подчеркнуть. Но не на такую напал! Знаем мы эти подчёркивания, от них только замараешься... Хотя каждому своё, — и она намёком посмотрела на пустое место возле Брошюры. — Вы только не подумайте, что я её осуждаю. Я говорю это только вам одной, и то только потому, что пришлось к слову. — И, понизив голос, продолжала: — Она однажды сама показывала мне свои подчёркнутые строчки. Причём всё это было сделано с такой гордостью, что я даже растерялась, не понимая, чему она радуется.

— Да, я тоже не понимаю её натуры. Она, если несколько дней постоит на полке, начинает скучать. А мне, — призналась Брошюра, — нравится тихая, спокойная жизнь.

— Вот-вот! — подхватила собеседницу толстушка. — Она потому так рано и состарилась, что ведёт неразумный, расточительный образ жизни. Вы даже не поверите, что мы с ней ровесники. Но разве её можно сравнить со мной? Она же на десять лет старше выглядит.

— Эх вы! — вдруг не выдержал Словарь, с мнением которого все считались, так как он был толковым, — нашли, кого осуждать. Да она всю душу свою отдаёт людям! А вы потому и сохранились, что вас никто не читает.