Опять я в больнице, но уже добровольно. Решилась на небольшую, но необходимую операцию. Как ни тяни, а скальпеля не избежать. Попала в двухместную палату и одна! Мне скучно не будет - хоть высплюсь и почитаю! На воле-то все больше некогда. Мое уединение беспокоил только быстрый утренний обход врача и зов санитарки на невкусную больничную еду. С родными связь только по телефону – до дома больше сотни километров. Выхожу из своей «каморки» на перевязку да в столовую. В палате даже душевая кабинка, одним словом, курорт для трудоголиков, которые даже в больнице найдут, чем им заниматься.
В один из своих выходов «в свет» заметила пожилую женщину и рядом черноволосого мужчину в инвалидной коляске. Сразу видно - с ногами беда: высохшие острые коленки, атрофированные мышцы… Определяю навскидку – ДЦП? Да нет. Лицо нормальное, приятное, улыбчивое.
Признаюсь, я к инвалидам отношусь довольно трепетно, даже с чувством какой-то вины, что на них возложена такая тяжкая доля страданий. Осторожно заговариваю с женщиной, которая охотно рассказывает историю своего сына Валерки. Правда оказалась страшнее. Когда он родился, то весил всего кило с небольшим. Он не дышал. Тому виной тройное обвитие пуповиной. Врачи крутили его и так, и эдак, пытаясь вызвать признаки жизни. Бесполезно. Потом решили обливать поочередно горячей и холодной водой, чтобы «завести» организм. Ребенок пикнул. Живой! Но во время этих манипуляций сильно повредили бедренные суставы. Ножки и одну руку вывихнули да так, что они соединяются с телом чуть ли не какими-то ниточками. Здоровой осталась только одна рука.
Лучшие ортопеды Москвы отказались делать операцию – безнадежно. Один из многих профессоров, встречающихся на тернистом Валеркином пути, изумлялся: даже в гестапо так изуродовать не сумели бы. Результат – Валерка с детства прикован к инвалидному креслу. А мать мужественно несла свой крест: выхаживала, делала массаж, путешествовала по больницам… Валерка не сделал в жизни ни одного шага. И не сделает никогда.
Мать сетует:
- Предстоит новая операция на копчике. Если повредят позвоночник, то страданий прибавится – даже сидеть не сможет. Только лежать. Но он ведь упрямый, настаивает, даже слушать ничего не хочет.
Во время нашего разговора с матерью «упрямый» Валерка широко улыбается мне и поглядывает озорными глазами - вот, мол, я какой. Он, выдержав пост, причащался на Пасху. А на шее сразу несколько крестиков – подарки разных батюшек, которые приезжают на дом по звонку. Особенный случай. Мать вздыхает:
- Говорю много. Грех это. Осудила уже.
А мне думается: «Вот они, неприметные люби божии, урок нам, ноющим над каждой болячкой».
На следующий день в дверь «каморки» постучали. Я разрешила войти. Каково же было мое изумление, когда ко мне в комнатку… вкатился Валерка. Он поинтересовался, не помешал ли, попросил попить и огляделся, а потом, спросив разрешения, даже с любопытством заглянул в туалетную комнату, но въехать туда, чтобы осмотреть душ, не смог, чем был немало огорчен.
Беседу начал с неожиданного вопроса:
- У вас есть в Касимове инвалидный дом? – получив утвердительный ответ, продолжил: - а ты можешь меня туда устроить? А то мамка старая стала – 73 года – помрет, куда мне деваться? Сестре я не нужен, она и квартиру может отобрать. Я же недееспособный.
Я хотела бы ему помочь, но в нашей «инвалидке» много выходцев с зоны, собирающих милостыню на водку. Бывало, выйдут на промысел, а слепых и калек развезут на «точки», да еще и побьют потом.
- Нет, Валерка, к нам нельзя. Может, в Елатьму?
В Елатьме целый набор учреждений для неходячих, лежачих, инвалидов разного возраста.
- Нет, в Елатьму не поеду, - наотрез отказался он. – Я там был в детстве. Когда вокруг санатория лес загорелся, нас, колясочников, туда отправили.
Валерка рассказал, как однажды он намочил штанишки, а воспитательница его за это… била полотенцем. Так била, что другие ребята стали просить: «Не бейте его, это мы виноваты, не посадили его на горшок».
У меня внутри похолодело: у какой женщины рука поднялась на маленького калеку?! Много ли он радости в жизни видел? В больницах чувствует себя как дома.
Спрашиваю осторожно:
- И часто тебя били?
- Бывало, - отвечал он с улыбкой. – Я как-то сидел в коляске около дома, подошел мужик пьяный и говорит, чтоб я встал. А я же не могу. Он меня вытащил из коляски и стал бить, а потом бросил. Я на земле валялся, пока люди не подняли.
Я изо всех сил крепилась, чтобы не всплакнуть от людской бессердечности. Жалость к Валерке захлестнула меня, но я старалась не поддаваться. Таких людей нельзя жалеть явно, а наоборот, обращаться как с обычными здоровыми людьми.
Хотя, по его же словам, во время травмы был задет его мозг, я не могу назвать его глупеньким, скорее, он напоминал мне большого наивного ребенка. Хорошо он помнит санатории, куда возила мама в детстве. Там дети с ним нянчились, играли, таскали на себе. Однажды девочка забыла его на скамейке, когда пошел дождь. Получилось как в детском стихотворении: «Зайку бросила хозяйка, под дождем остался зайка».
Он мне рассказал свою грустную историю скитания по больницам и заверил, что его можно вылечить, надо только деньги найти или оформить какие-то бумажки на бесплатную операцию. Я смотрю на его неестественно вывернутые ноги, скрюченную руку и понимаю, что это НЕВОЗМОЖНО! Но я не знаю, что ему сказать, чем помочь. А он смотрит на меня, по обыкновению, улыбаясь и озоровато постреливая большими глазами, и говорит страшные вещи:
- Зачем меня мамка такого родила? А я теперь всю жизнь мучаюсь.
И тут я понимаю, что надо нападать. Жалость к самому себе – опасная вещь, ведущая к потере интереса к жизни.
- Как тебе не стыдно?! – восклицаю с легким укором, чтобы не обидеть. – Ты же знаешь, что мама твоя не виновата. Это чудо, что ты живешь! Мама твоя заботиться о тебе, а ты еще капризничаешь. Ты же взрослый. Помог бы ей лучше.
Тут уже изумился Валерка:
- А что же я могу одной рукой-то?
Мне стыдно ругать инвалида, но понимаю, что надо отвлечь его от обвинений матери. Я, желая утешить, говорила, что таких, как он, любит Бог, что в будущей жизни он будет бегать и даже летать, а сейчас надо потерпеть. И вдруг Валерка упрямо восклицает:
- А я не хочу ждать! Я сейчас хочу ходить! Почему мне Бог ноги не дает?
Тут уж я растерялась. Что ответить? Но я должна что-то ответить – он ждет. Я предположила, что если бы он был здоров, он мог стать каким-нибудь бандитом. Валерка засмеялся. Я тоже – какой же из него бандит? И я стала рассказывать о землячке-подвижнице – святой блаженной Матроне Анемнясевской. Я хорошо знаю ее историю. Она с детских лет не росла, не могла ходить, так как в 10-летнем возрасте была изуродована своей матерью, и всю жизнь лежала, слепая, в детской кроватке. К ней приходили люди за молитвенной помощью и советом. Даже в таком положении она ни о чем не просила и трудилась, как могла: перебирала камешки, привезенные ей со святых мест. Валерка слушал с интересом и задавал вопросы.
Он не читал книг, потому что все сразу забывал, но все наши разговоры подробно пересказывал матери, значит, что-то в них зацепило. А думал он совсем по-взрослому. Помню, я передала потихоньку от него матери денег, но он строго наказал ей вернуть со словами: «отдай, у нее дети». Меня очень удивил его поистине мужской поступок. После этого мне стоило немалых трудов уговорить женщину оставить эту сумму.
Валерка потом не раз заезжал ко мне, деликатно постучав в дверь. Но того, страшного для меня вопроса, больше не задавал.
