Небо у горизонта слегка посветлело. Город еще спал. Только от станций локомотивных депо, после нескольких часов ночного отдыха, прогибая рельсы, загрохотали пригородные поезда. Подбирая редких пассажиров на станционных платформах, потянулись в столицу за новыми пассажирами.
В зале ожидания одного из вокзалов вытянув во всю длину ноги, сидели два молодых парня и девушка. Потягивая пиво и вяло, растягивая слова от усталости, ругали железнодорожников и всех, кто связан с движением поездов.
Но вот электронное табло засветилось и они, оживляясь и громче разговаривая, двинулись на платформу, занимать вожделенные места. Для столь раннего часа собралось достаточно много народа. Лето - пора дачников, рыболовов и тех, кто, погуляв по ночной столице, возвращался восвояси.
Подметая дорогу клешами брюк, девчонка худая, как щепка с оголенным пупком и футболкой вывернутой на изнанку, подавала реплики своим спутникам:
Ну, чё вы там тянетесь?! О, Ден, давай держи Кира, он опять за клинским ломанул!
Действительно один из парней, чуть отстав, бормоча что-то невнятное, и задираясь к прохожим, вдруг резко повернул на 180 градусов и спокойно пошагал обратно к вокзалу. Другой, догнав его, развернул по направлению к электричке, и слегка подталкивая, повел к вагону. Девчонка, не дождавшись их, зашла в тамбур и, выглядывая оттуда, неуклюже махала им рукой:
Давайте быстрее! Сюда, сюда, здесь народу не много!
А народ и не торопился в этот вагон. Видя подвыпивших молодых людей, все проходили в следующие вагоны. Кому охота в такую рань создавать себе проблемы, нарываясь на непредсказуемость ребят?! Когда тебе самому далеко за тридцать и в душе себя чувствуешь молодым, все-таки встретившись лицом к лицу с юностью, возникает мысль, что ты таким не был.
Поезд, набирая скорость, стучал колесами. Вальяжно раскинувшись на лавке, молодежь вела беседу. Язык, как балалайка беспрестанно «блякал». Казалось если это слово не произносить вообще, то разговор закончится сам собой. Но вот покачивание электрички и раннее утро притушили беседу ребят.
Кир, а точнее Коля Киреев, тот, что неожиданно хотел сменить направление, иногда привставал с сидения и громко выкрикивал, глядя поверх голов редких пассажиров:
А кто пойдет за клинским!? – девушка, шумно вздыхая, сажала его обратно. А он еще пару раз, тыкая пальцем в сидящих людей, властно спрашивал:
Ты?! А может быть ты?! – но потом, отвернувшись к окну, смотрел на зарождавшийся день, его белесые ресницы смыкались, и он начинал дремать.
Другой парень черноволосый, крепкий, симпатичный, давно уже пытался уснуть, но выпитое пиво никак не хотело приживаться – его мутило. Тошнота, то накатывала противной волной, то отступала. Он прекрасно знал, что 3-4 бутылочки пива это для него только разминка, так как пиво без водки деньги на ветер. Но тот косячок, что выкурили они с Киром еще дней пять назад, давал о себе знать. Друга пробило на идиотскую рекламу, а у него самого просто еще не совмещались вместе алкогольные напитки и остатки после той самокрутки. Парень упорно не хотел открывать глаза. В такие минуты все было, постыло. Он обостренно начинал чувствовать, болезненно реагировать на все, что его окружало.
Вот напротив него сидит Сара. Даже с закрытыми глазами он знает, что сейчас она тупо пялится в окно и волосы сосульками спадающие на глаза, покачиваются в такт движения электропоезда.
Ден знает ее с самого рождения. Они с ней из одного дома. Даже когда-то в детский сад ходили вместе. Это тогда ее и окрестили Сарой. Воспитательница просила громко назвать ее свою фамилию, и девочка произнесла первую ее часть ясно и внятно, застопорилась на окончание, получилось: громко – «Сара» и совсем тихо – «чева». Вся группа так ее и звала Сара, забывая, что зовут ее Катя.
Из всей этой троицы, самое нормальное семейное положение было у нее, у Кати Сарычевой. Жила она с отцом и матерью, была примерной девочкой, хорошо училась, но вот почти пять лет назад родилась сестренка – слабенькая и болезненная. И мать все силы приложила на выхаживание младшей дочери: больницы, санатории, постоянно какие-то процедуры в поликлинике. Ее матери не хватало сил охватывать вниманием старшую дочь. Учеба заброшена. Ее некогда ходившую в примерных ученицах еле, еле перевели в одиннадцатый класс. Все ее время занимала новая компания Коля Киреев и Денис Кофман, за которыми она таскалась на все тусовки. Она даже самой себе не хотела признаваться, что была без ума от Дена. Он ей казался таким сильным, самостоятельным, в общем, на языке молодежи можно сказать одной фразой: «Я тащусь!»
От отца Ден унаследовал фамилию, красивые карие глаза, смуглую кожу, хорошую фигуру, ум, и ту внутреннюю силу, которая пока помогала выдерживать любые жизненные передряги. А для своих лет передряг хватало.
Давным, давно Ниночка Прохорова - его мать, была хрупкой и милой девочкой; страдала от постоянных пьянок родителей и всеми силами стремилась вырваться из дома. И когда ее пригласил покататься взрослый парень из соседнего двора, на своем мотоцикле, не раздумывая села и поехала. Домой вернулась через три дня побитая и изнасилованная. Родители, устраивая пьяные дебоши на кухне, даже не заметили отсутствия дочери. А Ниночка, забившись в угол комнаты, впала в депрессию.
Но ее не оставили и не забыли те подонки, что измывались над ней целых три дня. Свободно войдя в дом, так как у Прохоровых и замков то не было на дверях, все были выбиты по пьянке, сделали ей коммерческое предложение; как только ей исполнится шестнадцать лет, (а это событие должно было произойти через две недели), они помогут ей устроится горничной в привокзальную гостиницу их городка. Конечно со всеми вытекающими последствиями, то есть интимными услугами для некоторых постояльцев. Выбора у нее не было, а если и был, она не смогла его разглядеть в своем подавленном состоянии.
Через две недели за плечами у нее были восемь классов средней школы, в кармане новенький паспорт и гнетущая перспектива.
Почти два года трудилась она на своих «благодетелей». Через некоторое время в их гостинице остановился молодой и очень симпатичный юноша. Как выяснилось позже, он прибыл на физико-математическую олимпиаду областного масштаба. Ниночка ранила его сердце своим тихим и невинным личиком. И их бурный гостиничный роман, длившийся всю олимпийскую неделю, вылился в грандиозный побег. В состоянии, какого то аффекта, Ниночка обрела силу красноречия и, заявив, что она круглая сирота, а ей так нужна поддержка, понимание, любовь, раскрутила Эдика Кофмана на предложение руки и сердца.
Он увез ее в свой город, представил своим родителям, но….
Родители не поняли его страсти, разглядев в девушке ту червоточину, которую по молодости не смог разглядеть их сын. Эдик проявил мальчишеское упрямство и юношеский максимализм. Он не хотел оставлять свою избранницу и, хлопнув дверью, на долгие годы прервал всякое общение с родителями.
Эдик и Ниночка расписались. Он взял на себя в свои двадцать лет всю ответственность за семью. Перевелся с дневного отделения института на заочное, устроился в школу на пол ставки вести математический кружок, подрабатывал репетитором у первокурсников, снял комнату для своей любимой, осыпая ее знаками внимания.
Ниночка потихоньку стала выходить из своего анабиоза. Первые три года их совместной жизни омрачались только тем, что иногда на студенческих вечеринках, Ниночка перебирала лишнего и начинала не очень скромно себя вести. Эдик извиняясь за свою супругу быстренько уводил ее домой. Дома, запираясь в общественном туалете, коммунальной квартиры, Ниночка доставала из-под ванны свое н.з. (неприкосновенный запас) и хлестала портвейн прямо из горла. Потом обнимала унитаз и засыпала.
Эдик со своим математическим складом ума, так и не оставивший свои научные изыскания, не мог понять: «Зачем, молодой женщине, так вести себя!? Не контролировать себя!?» Его голова была забита научными поисками, неуемной жаждой знаний.
Эдику предложили аспирантуру, а Ниночке врач-гениколог предложил аборт, найдя кучу противопоказаний по состоянию здоровья для родов.
Первый их скандал произошел после трех с половиной лет их совместной жизни, когда, вернувшись из аспирантуры с радостной новостью, что ему скоро дадут однокомнатную квартиру, за его выдающиеся способности, он нашел на диване невминяемо-пьяную жену. На его вопрос о том, почему так все произошло, она, расплываясь в гримасе, проревела хриплым голосом, что беременна. Эдик нахлестал ее по щекам, приводя ее в чувство, она, приходя в чувство, стала брыкаться и царапаться.
Институт, аспирантура, все, чем он жил было заброшенно. Действенный и энергичный он положил все силы, чтобы его ребенок родился. Добился однокомнатной квартиры, сделал ремонт и, встречая долгожданного сына из роддома, привез их в новое, им обустроенное гнездо.
Казалось для Ниночки роды пошли на пользу. Ее личико снова засветилось какой-то наивностью и чистотой. Она даже перестала огрызаться на мужа за каждое сказанное им слово, виновато прося его назвать сына Денисом.
Малыш был на удивление спокоен и за полгода своей жизни не доставлял родителям особых хлопот. Эдик стал подумывать, что мог бы вернуться в аспирантуру, к своей работе. Его помнили и ждали там. После первого своего выхода «в свет», вернувшись, домой, он увидел немного странное поведение жены, но подумал, что ему показалось, ведь запаха алкоголя не было.
Супруги обсудили дальнейшую жизнь, и Ниночка дала ему добро, на то, чтоб возвращался в аспирантуру. Для Эдика полтора годичный перерыв был толчком для еще большего погружения в свою науку.
Ниночка была предоставлена самой себе и подрастающему ребенку. Но та червоточина юности, разъедая ее, дала толчок к гниению. Ей пившей огуречный лосьон, что бы не было запаха, в какой-то момент надоело это; и, отведя сына в садик, она встала в длиннющую очередь винного магазина, так как было время, что такими методами (запрета продажи алкогольных напитков) боролись в стране с алкоголизмом.
Эдик, найдя дома пьяную жену, был потрясен! Ему казалось, что все уже в прошлом и у них нормальная и здоровая семья. Но жена одержимая «зеленым змеем» не хотела принимать в лоно семья супруга. Она выкрикивала такие вещи, что волосы у Эдика стали шевелиться на голове. Он не верил, ну старался не верить в ее исповедальный бред. Взяв трехлетнего сынишку на руки, он, выходя из квартиры, услышал слова, которые перевернули все самое доброе, что он испытывал к этой женщине. Она кричала, что это не его сын!!! Конечно, Денис был его уменьшенной копией, но он – Эдик встал на зыбкий песок сомнения.
Его с трехлетним сыном приютила у себя, в шикарной профессорской квартире своего папы, сокурсница по аспирантуре. Через два дня он, придя, домой оставил мальчика его матери и навсегда исчез из жизни Ниночки….
На Дена опять накатила волна противной мути. Он мучительно подумал: «У, ё, как все обыдлело!», и крепко выругался про себя.
Поезд тормозил, останавливаясь на какой-то станции. В вагон вошли несколько пассажиров. И в тот момент, когда двери со свистом закрывались, его вывернуло на изнанку, тошнотворной массой. Сара, взвизгнув, вскочила с ногами на сиденье, Кир встрепенувшись от сна, стал осматривать свои джинсы, не испачкались ли:
Ну, ты, козел! Ну, ты, блин даёшь!
Денис, передернувшись и сплевывая тягучую и противную слюну, прорычал:
Сваливаем отсюда!
Расталкивая людей не прошедших и стоявших еще в проходе, они двинулись по ходу поезда в следующие вагоны, ругаясь и хрипло гогоча.
От тебя воняет, как из сортира. – Сара пыталась найти у себя в кармашке, плотно прилегающих к телу лиловых брюк салфетку или носовой платок.
Кир скаламбурил что-то о пиве и его последствиях и радостно крякнул от своей шутки. Денис, рассекая воздух грудью, шел по вагонам, колыхаясь из стороны в сторону, как во время корабельной качки. Проходя очередной вагон, он увидел увесистый рюкзак, лежащий на сидении, из него торчала пластмассовая полтора литровая бутылка минеральной воды. Выхватив из рюкзака бутылку, не останавливаясь, стал открывать ее и умываться, плескаясь брызгами во все стороны. Пассажирка, кому принадлежала эта жидкость, начала возмущенно предъявлять претензии, но Кир пропустив вперед Сару, обернулся к возмущавшейся женщине, выпятил нижнюю челюсть и, приняв устрашающий вид, рявкнул ей в самое лицо:
А-а-а-а-а-м!!!
В конце вагона поднялись несколько мужчин, преграждая путь расшумевшейся молодежи. Ден спокойно поравнявшись с ними, тихо и угрожающе сказал:
Папаша, если ты меня разозлишь, тебе хана!
Ах ты, молокосос! Наглец! Думаешь, на вас, вот таких, управы нет?! – мужик хотел схватить Дениса, но тот ловко увернувшись, прошипел больше для себя, чем для кого-то: «Ну, я предупредил!»
Отступив на несколько шагов, быстро засунул два пальца в рот и, опорожняя нутро, изрыгнул остатки переваренной пищи на впереди стоявших мужиков, потом, взявшись за спинки сидений резко и молниеносно ударил двумя ногами в грудь впереди стоящего. Мужик рухнул на остальных. А ребята, как молодые козлы проскакали по спинкам сидений к выходу. То, что было после этого, они уже не слышали, ломанув вперед.
Немного отдышавшись, Сара высказала мысль, что могут придти с дорожной милицией. В подтверждении ее слов двое ментов спешно прошли мимо них.
Это по нашу душу, Ден!
Сам знаю.
Ну, тогда давай изыскивай выход… План есть?
План говоришь?! Да у меня целый коробок плана! – брызнув дружным хохотом, они устремились к выходу, в тамбур, так как электричка уже тормозила, останавливаясь на очередной станции.
Через дверное стекло, ребята видели, как спешат окруженные возмущенными пассажирами, люди в форме, воздать должным наказанием хулиганам, но… тщетно.
Подхлестывая себя словами похожими на помойное дерьмо, троица прыгала с платформы, скрываясь в придорожных кустах и уже из этого укрытия, бросала камни в хвост уходящему поезду.
До дома им оставалось пройти километров пять пешком, пришлось выйти раньше на одну остановку.
Выйдя на шоссе и перебрасываясь редкими фразами, они двинулись по направлению к дому.
Денис шел немного впереди. Впрочем, если он и собирался со своими сверстниками, то всегда был немного впереди. Он мог первым ударить в уличной драке и первым сбежать, если ход драки был предрешен не в его пользу. Он не был ни слишком умным, ни слишком хитрым, просто жизнь научила его немного раньше сверстников – выживать.
Кир уважал своего «другана» за то, что тот мог его – Кольку вовремя вытащить из какой-нибудь неприятности. Как это и было в их первую встречу, когда они еще совсем сопливыми мальчишками лазали после уроков, прямо под окнами школы в люки теплотрассы нюхать клей или еще какую-то дрянь. Колька отключился и упал на трубы, из которых был горячий пар. Пар разъедал лицо и руки. Денис приложил неимоверные усилия над собой, чтобы реально включиться в происходящее, и вытащить Кольку на поверхность. Ему потом долго моргали, отдельно отлепившись от лица красные воспаленные глаза Кира, плавая перед самым носом в красноватом тумане.
После этого решили завязать с нюхачеством. Правда Денис поспорил перед этим с другим своим корешом, на пачку сигарет, что Кир завяжет со всеми токсическими веществами. Курили потом эту пачку вместе с Колькой, но тот и не догадывался, откуда сигареты. У него – Кольки, был старший брат, который еще не сидел за решеткой и мог снабжать сигаретами, а Денису приходилось рассчитывать только на собственные силы. Мать если и покупала себе сигареты, то держала их в кармане драного и замызганного халата, коей носила на своем раздобревшим и обрюзгшим теле.
У нее давно уже с сыном была не объявленная холодная война. Из маленького мальчика, на которого можно было цыкнуть, чтоб не вмешивался во взрослые дела, когда они с дядей заняты, он превращался в мужчину со своими взглядами и претензиями. Претензии сын высказывал грубо и резко. Сердце Ниночки сжималось, но разум восставал, она начинала орать на него, брызгая слюной от возмущения. Но Денис не выдерживал такого давления родительницы и давал решительный отпор. Он терпеть не мог, когда она напивалась, приводила в дом вонючих, бомжеватого вида мужиков, мог даже ударить ее, за то, что она, распустив слюни громко и монотонно ведет треп с давно храпевшим на полу собутыльником.
Все нутро его восставало против чего-то грязного и липкого, но выразить свою мысль словами он не пытался, другой жизни не помнил.
Имея определенный талант делать что-то своими руками, он, подрастая, пытался навести дома какой-то порядок. Подзаработав денег на мытье машин и уборке мусора после ремонта квартир некоторых граждан своего микрорайона, парень купил дешевенькие обои и обклеил комнату, хоть так прикрывая убогость обстановки и борясь с грязью. Но мать этих новшеств не одобрила. После грандиозной домашней разборки, она перенесла диван на кухню, запретив сыну заходить на свою территорию, попрекая его отцом:
Весь в папашу своего!!! Чистюля!!! А ты, как все поживи! В дерьме этом! … У, вымахал! Чистюля!…
Сын и вправду рос на глазах. Отзанимавшись, какое-то время в секциях карате, самбо и восточных единоборств раздался в плечах, окреп в руках. Иногда мог, как волчонок дерзко выйти на охоту, выйти на путь разбоя и грабежа, не задумываясь о последствиях. А именно подкараулить в темных переулках припозднившихся граждан и припугнув увесистыми кулаками отобрать содержимое карманов и сумок. Мучила ли его потом совесть, был ли у него страх быть пойманным – нет, он просто не думал об этом.
В последнее время в отчаянной головушке засела одна мысль – Денис хотел лечь бедным, а встать богатым, чтобы купить небольшую, маленькую квартирку и жить отдельно от своей все больше раздражавшей его мамаши. Неплохая мысль, когда тебе стукнуло семнадцать лет, когда через год протрубит труба, призывая в армейский строй, когда за плечами ни профессии, ни работы, ни образования, хотя нет, аттестат об окончании девяти классов ему все-таки выдали.
Даже сейчас добираясь до дома по все больше прогревающемуся от солнца шоссе, после ночных трясок по дискотекам Москвы, Денис думал о том, где можно добыть денег. В голову лезли грандиозные планы.
Он подумал: «Может, женится на Саре, ну то есть на Кате?! А, что мы даже, по-моему, как-то переспали с ней на какой-то тусовке… Правда, я не очень хорошо соображал после выкуренного косячка…» Немного отстав, он стал приглядываться к девушке: «А, что козьи глаза, ноги, как спички, ну вообще ничего». Но, поразмыслив еще пару минут, Ден оставил эту затея. У Кати Сарычевой хоть и была трехкомнатная квартира, но в ней жили помимо ее самой, ее родители и сестра.
Он перевел взгляд на Кира. У Кира была хорошо упакованная двухкомнатная квартира в новом, престижном микрорайоне. И жили они с матерью пока вдвоем, но это только пока. Отец «гостил» на Колыме, а старший брат уже третий год шил телогрейки на зоне.
Мать, Коли Киреева ловко и быстро развелась с мужем, смогла переписать на себя все движимое и не движимое имущество, дабы оно не было конфисковано ни по делу супруга, ни по делу сына. Потом разменяла большую трехкомнатную квартиру в старом микрорайоне, где они жили по соседству с Денисом, на двухкомнатную, поимев при этом приличную доплату. Всю жизнь, проработав в буфете паршивого ресторанчика, она могла мастерски отмазаться от разных налогово-ревизионных проверок, и как сорока воровка тащила все в свое гнездышко.
Колька пошел в мать только рыжей шевелюрой и тем, что был падок на разные увлечения. Он был, то байкером и рассекал на стареньком мотоцикле, разукрашенном черепами, но, вывихнув ногу в очередной канаве, поостыл к этому увлечению. То был дигером и обследовал городские сети подземных коммуникаций, попав в систему канализационных стоков, оставил и эту затею. Теперь Кир побрил свои рыжие кудри и спрятал лысину под бейсболку. Он был увлечен движением скинхедов. Несколько дней назад взахлеб, рассказывал Дену, как они «отмочили» одного черного прямо на городской площади.
У Дена мелькнула мысль: «Может правда тряхнуть черных?! Но, как?!» Придя, домой и, рухнув на диван, он под монотонное зудение доносившееся с кухни подвыпившей матери, стал предаваться приятным мыслям о несметном богатстве. Ведь каждый в глубине души мечтает, проходя по дороге найти кейс полный баксов. Оторвала от приятных мыслей ноющая боль в желудке. В последнее время частенько обстоятельства складывались так, что его выворачивало наизнанку рвотой, после этого начинал беспокоить желудок. Но в пятнадцать или семнадцать лет редко обращаешь внимание на такие неприятности.
Желание приобрести квартиру, все больше разрасталось в Денисе вытесняя все другие мысли. Через несколько дней умственного напряжения у него появилась идея. Но осуществление идеи он отложил до осени, так как лето изматывало жарой и смоком от горящих торфяников. Молодежь пропадала целыми днями в зоне отдыха или на реке. Когда лето в самом разгаре, то кажется, что оно тянется неимоверно, изнуряюще долго, но как только упадет первый желтый листок, понимаешь, что лето промчалось очень быстро.
Засентябрило. Денис Кофман не оставил своей идеи, своей мечты. Мечта заключалась в том, чтобы приобрести собственную жилплощадь и, как улитка скрыться в своей раковине от всех проблем.
План его был весь пропитан криминалом. Прогуливаясь между рыночных рядов, Ден видел, как все большие территории оккупируются нацменами. Он подумал, а почему бы ему не потребовать выкуп за какого-нибудь малолетнего «Гочу», затащив его предварительно в укромное местечко. Тем самым осчастливить всех, кто будет задействован в этой операции; себя – получив выкуп и родителей – вернув им отпрыска. Понимал одному эту затею не потянуть. Перебрал мысленно десяток друзей и знакомых и остановился на Кольке Кирееве. Только Киру решил рассказать о своем сумасшедшем проекте. Неделю ходил, ища момента, что бы сориентировать Кира помочь ему. Потом, приложив все свои ораторские способности, убеждал его, что все это легко и просто. А к своему убеждению приложил пакетик анаши.
Дальше события замелькали, как кадры ускоренного фильма. Пацаны решили действовать логично, а именно отследить одного из черных до логова его обитания, разузнать о семейном положении и заманить имеющегося отпрыска в местечко отдаленное от дома. Сливаясь с толпой рыночных покупателей, целыми днями подыскивали себе нужный объект. Если бы они узнали, что так действует разведка наружного наблюдения, то очень удивились бы. Так как про шпионские страсти знали только по кинофильмам о Штирлице, да агенту национальной безопасности, хотя все, считая фуфлом и выдумкой. Современной молодежи были больше по душе ренжеры и робокопы, Гарри Поттеры и звездные войны.
Но безумному плану не дано было осуществиться, все события на каком-то этапе стали развиваться совсем по другому сценарию. Человек предполагает, а Бог располагает.
Денис не важно себя чувствовал. Простыл, таскаясь по слякотным и холодным октябрьским вечерам. Отлеживался дома. Звон разбившегося стекла, и вопль матери, заставили его вскочить с нагретой кровати. Выяснилось, что мать была не в духе, не хотела пускать ломившегося в окно знакомого собутыльника, но у того тоже настроение испортилось, потому что его не пускали в теплую кухню. В отместку он запустил камнем в окно. По счастью разбилась только не большая форточка. Денис набросил куртку на тренировочный костюм и вышел в дождливую темноту. Обошел пятиэтажку и решил пройтись по тропинке, всматриваясь в придорожные кусты, не спрятался ли там нарушитель спокойствия.
Неожиданный и ощутимый удар выше паха, сбил у Дениса дыхание. В темноте вечера он не видел ударившего. Забурливший в крови адреналин, мгновенно собрал парня в мощный кулак. Он успел огрызнуться двумя короткими ударами, но последующие удары сбили его с ног. Молча, как в немом кино четверо мутузили ногами лежащего в грязи Дениса. Когда Денис прекратил попытки вставать, пинавшие его ноги остановились. И он услышал приглушенные голоса, говорившие на непонятном ему языке. Мысль в голове Дена вспыхнула яркой и обжигающей вспышкой: «Черные падлы!»
Дениса подняли и оттащили в какую-то подворотню подальше от случайных прохожих, и спросили с сильным акцентом:
Выкуп за тебя дадут!? А?!
Сплевывая кровь с разбитой губы, Денис хохотнул задиристо и нагло
Если только пустыми бутылками!
Черные загалдели на своем гортанном языке, споря между собой. Денис хотел, было драпануть от них, но один из нападавших ловко подставил ему подножку, почти одновременно опуская кулак на затылок Дениса. После этого сознание Дена заволокло туманом.
Он не слышал, как подъехала машина, как затолкали его в жигуленок и долго петляли по переулкам и улицам, выезжая за город.
Он не слышал, как говорили сопровождавшие его люди, что он – Денис будет хорошим подарком каким-то дальним их родственникам, которые проживают в объявившей России джихад – Чечне.
Он не слышал, как резко остановилась машина, после звонка по мобильному телефону.
Он не знал, что весь мир содрогнулся от скорбного Норд-оста. Что 23 октября бандой чеченских отморозков был захвачен в заложники концертный зал на Дубровке. Испугавшись тотальных проверок на дорогах, его выкинули их машины, на обочину, предварительно связав руки и ноги. Несколько раз попинали ногами, для собственного удовольствия и, дав по газам, скрылись в дождливой темноте.
Как только Денис стал включаться в происходящее, его ровное дыхание сорвалось на удушающий кашель. Он пытался открыть заплывшие от побоев глаза. Через щелочки увидел непроглядность ночи. Тело стал бить озноб. Возясь на ледяной земле, в жижистой глине, пытался протащить ноги через заломленные назад связанные руки. Мысли периодически туманились, и он впадал в какой-то анабиоз. Возвращаясь в реальность, чувствовал, как зверски саднит горло, ноют затекшие ноги, и сотрясается крупной дрожью тело.
Первая более ясная мысль, которую он мог облечь в слова, была витиеватой руганью, распространявшейся на все, что с ним произошло в ближайшие часы.
Что б хоть как-то согреться на холодной земле, встал на колени, наклонив голову вниз между согнутых рук. К рассвету был уже весь во власти леденящего тумана, туго соображая, где он находится.
С одной стороны дороги серел мокрый и холодный лес, с другой открывалось унылое поле с редкими колосками жухлой травы. Ни домов, ни столбов с проводами электропередачи – глухая проселочная дорога.
И все-таки Денису показалось, что услышал где-то далеко шум работающего мотора. Задирая голову вверх, он всматривался в сумрак утренней дороги. Один глаз закрылся полностью нависшей буро-синей гематомой, а что бы что-то увидеть другим, надо было запрокинуть голову. От этого запрокидывания кровь в висках застучала с такой силой, что Денис, непроизвольно застонав, ткнулся головой в холодную землю.
Когда он дрался в подворотне с черными, считал ниже своего достоинства крикнуть о помощи, возникала мысль о том, что: «Все, блин, напоминает кино…» То, сейчас стараясь выползти из кювета на дорогу, хрипел опухшими губами:
Э-э-э-й!!! По-мо-ги-те!- потом опять застывал в клинче, упираясь головой в колени.
Но вот через какое-то время действительно ясно послышался шум машины и на дороге показался громыхающий МАЗ. Если бы Денис не разогнулся и не поднял связанные руки вверх, то машина проехала бы по нему, как по незначительному препятствию. Скрежет тормозов и надвигающаяся махина разом заставили отхлынуть кровь от всего от чего может она отхлынуть и Денис, заваливаясь на бок, потерял сознание.
Из кабины долго никто не выходил. Потом дверь кабины медленно отварилась, и из нее спрыгнул огромный бородатый, в бесформенном черном балахоне водитель. Подняв полы своей длинной одежды, он медленно и с опаской увидеть страшную картину, стал заходить вперед машины. Увидев связанного по рукам и ногам парня, не решался повернуть его лицом к себе. Тяжело вздохнув и перекрестившись, все-таки нагнулся, поворачивая Дениса. Потом тихо и радостно воскликнул:
Господи! Слава тебе Господи! Живой! – бережно поднял парня и без труда перенес его в кабину.
Если Денис и пытался открывать глаза, приходя в себя, то его память не сохранила об этом никаких воспоминаний.
Сознание его, пытаясь включаться, стало различать какие-то звуки. Ему послышалось монотонное бубнение, и Денис подумал, что это его родительница, отхлебнув добрую порцию алкоголя, изливается словесным поносом перед собутыльниками. И поэтому напряжение сковывающие все внутренности парня ослабло, и он из липкого тумана провалился в тяжелый и глубокий сон….
Все последующие сутки после 23 октября 2002 года Россияне были прикованы к экранам телевизоров. Каждый по-своему переживал захват террористической бандой концертного зала на Дубровке, в Москве.
Колька Киреев, трезвоня в квартиру Дениса, получил от матери расплывчатый ответ: «Погулять вышел».
Кира распирали эмоции, в голове не укладывалось, что это не киношный боевик, что это взаправду: «Обнаглели черные!»
Первой к переживаниям Кира примкнула Сара, потом еще одна девчонка и несколько ребят. Все они переполненные сочувствием, двинулись в Москву, лично поглазеть и посочувствовать заложникам. Заходя по дороге в дешевые кабаки, к вечеру были на месте. Милицейское оцепление и многочисленные репортеры, немного успокоили ребят. Потолкавшись около часа и не получив вразумительного ответа, когда же освободят наших, молодежь двинулась в метро. Выплеснуть свое отношение к нацменам в общественном месте они не решались. Протрясясь какое-то время в пригородной электрички, ближе к полночи, вылили свой гнев у привокзальной палатке, отлупив двух пацанов попавшихся им под руки. Еще поорали во все горло песни и разошлись по домам. Колька хотел, было зайти к Денису, но, глянув на часы - 2-45, решил направиться к дому.
С трудом, разлепляя веки, Денис почему-то боялся, что яркий свет резко ударит в глаза. Но свет из маленького окошечка светил мягко, освещая белые, беленые стены в небольшом помещении с высоченными потолками. С права от кровати, на которой лежал Денис, была холодная стена, а с лева в глубине комнатки, у окошка высоко поднятого от пола стоял столик, несколько икон, горела мирно потрескивая, свеча; и кто-то стоял в черном до пят одеянии, спиной к нему-Денису, монотонно читая молитву на старославянском языке. Денис прошуршал осипшим голосом:
Что, это?! …. Наваждение?…
Человек стоявший к нему спиной обернулся. Это был юноша с такими васильковыми глазами, что даже не верилось, что такие бывают, с легким пушком над верхней губой и тонкими чертами лица.
Не наваждение! Не наваждение! – радостно и не громко воскликнул юноша – Слава Богу! Проснулись!
Ты, кто?…. эта, как его, поп, что ли?! – просипел Денис
Нет, что вы! – улыбнулся юноша – Я трудник, тут в монастыре. Работаю во Славу Божию, перед армией. Мне через полгода восемнадцать исполниться, вот и решил перед армией потрудиться. Может потом Господь укрепит, и постригусь в монахи. Ой, что это я разболтался, сейчас отец Герасим придет проведать, поговорит с вами. Как, как вы себя чувствуете!?
А, я где?! В этом, блин, как его в монастыре что ли?
Да, в монастыре, в моей келье. Вчера отец Герасим ездил за строительными материалами, да задержался, вот и встретил вас…
Дениса пробил удушающий кашель, грудь ломило, горло горело огнем, все тело ныло от синяков и ссадин, а боль в желудке заставила его скрючиться на кровати. Когда приступ кашля начал немного ослабевать, за толстой, дощатой дверью раздались приглушенные голоса:
Молитвами Святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас.
Юноша, поспешно кинувшись к двери, до конца выслушав молитву, произнес:
Аминь. Отец Дмитрий, отец Герасим, как хорошо, что вы зашли! Проснулся он! Проснулся!
Первым в келью вошел мужчина небольшого роста, с редкой бородкой, в длинной черной мантии, в высокой, черной шапке-клобуке и с большим крестом на груди. За ним, наклонив голову, чтоб не задеть дверной косяк, огромного, гигантского вида богатырь, с длинной бородой, темными вьющимися волосами с проседью. Келья без того маленькая, в его присутствии стала напоминать спичечный коробок.
Один из монахов, тот, что был поменьше ростом, присел на откуда-то взявшийся табурет, рядом с кроватью Дениса и ласково, тихо спросил:
Здравствуйте, молодой человек. Как ваше имя в Святом Крещении?!
Денис, удивленно глянув на него, забился в новом приступе кашля, успел только выдавить:
Слушайте, му…. – если бы он не задыхался от кашля, то на языке вертелась такая фраза: «Слушайте мужики, какое Святое крещение? Мне бы сейчас пару «колес» или пару затяжек самокрутки, а то очень хреново, а зовут меня вообще то Денис».
Все присутствующие терпеливо ждали, когда Денис сможет заговорить. Прокашлявшись, парень тихо просипел:
Денис, меня зовут.
А, я игумен Дмитрий, настоятель этого монастыря, а это отец Герасим. Он и нашел тебя Денис на дороге, вчера ночью и пришел вместе со мной тебя проведать. Вижу, я Денис, ты сильно простужен, постараемся, что бы тебя осмотрел доктор. Отец Герасим съездит за ним и попросит приехать. Может ты хочешь позвонить домой или кому-то близким, телефон находится в моей келье, как только сможешь приходи. Андрей тебе покажет, где это.
Юноша с васильковыми глазами кивнул в знак согласия, а отец Дмитрий продолжал:
Монастырь наш находится далеко от города, да и ближайший поселок в пяти километрах, но к нам приезжают иногда целые автобусы паломников, помолиться на этом святом месте. И ты можешь остаться здесь, пока не выздоровеешь. Ну, не будем тебя больше утомлять, отдыхай.
Отец Дмитрий уже вставал с табуретки, собираясь уходить, но тут загромыхал своим басом великан:
Отец Дмитрий, подождите, пусть хоть расскажет, как оказался связанным на дороге, да еще в такой глухомани. Ужо сколько я натерпелся, испужавшись, что человека загубил! Но, Слава Богу, Господь отвел! – отец Герасим говорил, раскатисто окая и при этом его длинная борода взлетала и развивалась.
Все выжидающе взглянули на Дениса. Но в голове у парня было настолько пусто, настолько чуждо всей окружающей его обстановки, он не знал, не мог ничего сказать.
Ну, да ладно. – Спохватился игумен Дмитрий. – Пусть отдохнет. Пойдем отец Герасим.
Вслед за ними вышел и Андрей, махнув Денису рукой и прошептав: «Я сейчас!»
Денис лежал на спине, дыхание было жестким и свистящим, давно так не болел. Но все это отошло на какое-то время на задний план. «Вот, это, да!» - Вертелась в голове одна эта фраза, а в ней и весь букет чувств к происходящему.
Густой колокольный звон раздвинул сумрак кельи. Денис заметался по жесткой подушке. С усилием, разлепив глаза, попросил пить. У него поднималась температура, губы и без того опухшие, потрескались, и из них сочилась кровь. Андрей – парень с васильковыми глазами, подал стакан воды и, потрогав лоб Дениса, предложил пару таблеток аспирина, все, что нашлось в скудной аптечке приезжавших днем паломников. А сам, разобрав себе на полу постель, встал на молитву перед затепленной лампадкой. Молился всем святым, за не крещеного пацана, привезенного около суток назад избитого и больного, под сень возрождающегося монастыря.
Трое суток маялся Денис в полубредовом состоянии, от зашкаливавшей температуры, наотрез отказавшись поехать в больницу, когда его осмотрел обещанный отцом Дмитрием врач. Дениса заклинило на том, что здесь, в монастыре ему безопаснее, чем в захудалой сельской больнице, где могут найти его те падлы, что избили его.
В периоды, когда Денис лежал, тупо уставившись в высокий потолок, превозмогая боль без «косяка» и «колес», без допинга лекарств, и какой либо другой «отключки», Андрей почти все время находившийся с ним и ухаживавший за ним, начинал вести издалека идеологические беседы. Нет, он не фанатично рекламировал религию, не агитировал в истинную веру, просто не мог понять, как человек прожив семнадцать лет на свете, не слышал о Боге?!
- Ну, как, ты!?… Давай освежу компресс. Я смотрю, ты сильный парень, наверное, занимался какой-нибудь борьбой?! А я вот, слабак. Хотя ты знаешь, обезьяны тоже сильные и трудяги я думаю, вон по деревьям же скачут, однако человеком так и не стали. И что за идиотское учение, что человек произошел от обезьяны!?
Человека создал Бог! Наделил его божественным даром выбора. Мы не куклы, не марионетки, нет, мы свободны! От нашего выбора зависит и результат, отступил от Бога, получи разные напасти и болезни. Нарушил заповедь, не раскаялся – скорби. Но это только на словах просто, а на самом деле борьба идет страшная, между тьмой и светом, не киношная, не выдуманная – настоящая.
Вот ты в России живешь, не в мусульманской, не в басурманской, живешь в Святой Православной Руси, а не крещен! К небу ни глаза, ни мысли не поднимал, думаешь, тебя это не касается, ан, нет, Господь тебя не просто так в монастырь привел.
Да, пошел, ты! Лучше обуться дай в чего-нибудь, в уборную пойду!
Но такие разговоры были редки. Болезнь наваливалась с новой силой и затуманивала голову температурой и ноющей болью всего тела.
Андрей на распев читал каноны и разные молитвы, а для Дениса они сливались в один непонятный гул. Но вот, он с удивлением стал замечать, что в его голове вдруг откладывались какие-то слова, из тарабарщины Андрея, и обретали смысл.
… Ослаби, остави, прости, Боже, прегрешения наша, вольная и невольная…
«Нечаянно значит, что-то сделал или умышленно, прости Господи… Да только все, что делал я, делал все умышленно и обдуманно…»
И опять в голове тикает, как часы – боль, и опять слова звучавшие из угла кельи становятся «китайскими иероглифами».
… Доброту чужую видев, и тою уязвлен бых сердцем…
… Греху брата моего посмеяхся…
…Опихся… Развращение помыслих…
… Помилуй мя…
Вдруг показалось, что границы этих четырех дней раздвинулись до бесконечности, и всплывавшие фразы освечивали все закоулки души.
… Не ужели мне одр сей гроб будет, или еще окаянную мою душу просветиши днем?…
…Неужели Господь поразит мя, и по часе паки таяжде творю…
…Возстави падшую мою душу…
… Яко же бо свиния лежит в калу, тако и аз греху служу…
…Ни капли слез имею от жестокосердия…
…Возведи от пропасти погибили…
На исходе были четвертые сутки. Андрей, потрогав лоб Дениса, почувствовал, что жар спадает, и отправился на вечернюю службу.
Отец Дмитрий и отец Герасим заходившие каждый день к Денису, заставали его то спящим, то не хотевшим ничего говорить. На их участие и заботу, о том, что, может быть, сообщить близким, парень огрызался коротким: «Нет!»
Колокола давно отзвонили, а в ушах еще стоял звон.
Денис лежал, переваливая тяжелые, как булыжники мысли. Он никогда не задумывался, о том далеком времени, когда его не будет, совсем не будет, ну то есть о старости, а может даже и не о старости, а о смерти. Эта мысль не умещалась в голове – он будет всегда! Всегда молодой, всегда дерзкий, всегда здоровый! И эта странное время провождение здесь, в келье монастыря, в полу бредовом состоянии – это не с ним, это, как сон, проснешься и опять дома…
… А, что дома!? Холодная война с матерью?! Друзья?! Он даже улыбнулся, так странно представить своих друзей здесь…
Воспоминания о доме и его жизни, там, за стенами, вдруг, как кусок пересохшей глины отвалились от него где-то глубоко внутри. Все стало чужое. Но и эта обстановка не грела душу. И поэтому холод безверия, подкравшись незаметно к пацану, сжал ледяными объятиями его сердце. Он зажмурился.
Ноющая, нарастающая боль в желудке стала возвращать его к действительности. Он хотел повернуться на бок и открыл глаза.
И, о ужас!!! Да, ужас, не просто сковал, заледенил его!
Конечно, ему не раз приходилось видеть кошмарики, когда, обнюхавшись, он вылезал из повалов, когда обкуренный крутым «косячком» пялился на страшилки проходившие перед глазами, когда напивался до чертиков. А, тут, не обнюханный, не обкуренный, не обпитый, он увидел страшных уродов подскочивших к его кровати и вгрызавшихся в его живот, стальными зубами. На лбу выступила холодная испарина, и, как куском льда стукнуло в висок: «Так, вот почему у меня так ноет и болит желудок!»
Денис истошно завопил:
А-а-а-а-а!!!… А-а-а-а-а!… А-а-а-а-а!
Мона-а-а-а-х! А-а-а-а-а! Мона-а-а-а-х!
Он, срывая голос, яростно махал руками перед собой. И вот как бы со стороны увидел себя бестолково метавшимся, с белыми от страха губами и синюшным лицом. Даже не оборачиваясь в сторону, где теплилась лампадка, видел, нет, чувствовал, нет, знал – стоит там воин, в солнечных доспехах, с внушительным мечом и только ждет того, когда он – Денис будет причислен в святом крещении ко Христу, что бы сразиться за него с врагами его. И с новой силой заорав, оглашая округу не человеческими, душераздирающими криками, сердцем молил: «Только бы успеть!»
- Мона-а-а-а-а-х! Мона-а-а-а-а-х!!!
Андрей, распахнув дверь, и тяжело дыша, замер, глядя на искаженное ужасом лицо Дениса. За ним следом поспешал отец Герасим. Денис, не видя никого кроме огромного инока, откинув одеяло, подскочил к нему, тряся его за руки и плечи:
Давай! Давай скорее, монах! Воду, ну, воду живую!!!
Как уж просветил Господь отца Герасима неведомо, только он сразу понял надо крестить! Человек крещения требует!
Беги, Андрюша, к батюшке игумену, проси ключи от летней часовенки, зови брата Илию, чтоб все приготовил к крещению, а мы сейчас спустимся.
И запев молитву густым и сочным басом посадил Дениса на кровать и стал помогать одеваться.
Адреналин, поступивший в кровь после пережитого кошмара, притупил и головную боль, и боль в желудке. Одевшись, Денис никак не мог встать на ватные ноги. Отец Герасим обхватив его за пояс, крепко держа, повел на улицу, в сырую и холодную октябрьскую темень.
В часовне уже хлопотал инок Илия, зажигая лампады и свечи, грея воду, для крещения. Денис не мог стоять, весь обмяк, и его посадили на шатающийся табурет. Андрей поддерживал его, чтоб он не завалился на бок. Одевшись в облачение, отец Герасим зычно произнес:
Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
Ты будешь его крестным! – ткнул он в грудь Андрея.
И Таинство Крещения началось. Когда отец Герасим первый раз произнес:
Отрицаешься от сатаны!? – Дениса затрясло, как в лихорадке и он еле выдавил из себя
Отрицаюсь. – Каждый раз, когда он говорил это слово, все внутри воставало, и он некоторое время боролся с собой, что бы потом тихо выдохнуть
Отрицаюсь!
Отрицаешься ли от сатаны?! – гремел богатырским голосом отец Герасим.
Отрицаюсь!
На Дениса вылили большой ушат теплой воды. Наверное, глупо радоваться думал Денис, но: «Успел! Я, успел!» И хотя ноги его еле слушались, бил озноб и в душе скребли кошки, он, как в самый темный час перед рассветом знал, просто знал – рассвет будет! Будет солнце, радость, счастье! Любовь!
Было далеко за полночь, но Божиим внушением, отец Герасим не отпускал Дениса. Тихо рокотал его голос под сводами небольшой каменной часовенки. Он открывал Денису таинство Святого Причастия и готовил его к исповеди – видел парень совсем плох. Отец Герасим перечислял грехи и Денис мог только кивать, что да он согласен, что так поступал, что делал это. Выходило так, что бы ни сказал священник, он во всем виноват. Да, так оно и было. Что же это за жизнь – ничего светлого, ничего доброго. У Дениса что-то заклокотало внутри, и он зарыдал, сумев выдавить из себя:
Вся жизнь, как наваждение!!! Вся жизнь… наваждение…
Но, ведь так оно и есть, ведь наваждение, это то, что внушается нам врагом спасения – сатаной! С одной целью – соблазнить, увлечь, запутать! Но, ничего, ничего, Господь милостив!
И накрыв, голову Дениса епитрахилью, отец Герасим прочитал разрешительную молитву. Потом было великое таинство Святого Причастия. Теплота, согревая, разливалась по телу, принесла Денису облегчение. Его проводили до кельи, и Андрей помог ему лечь.
Отец Герасим и отец Дмитрий с иноком Илией возблагодарили Господа Бога за все содеянное, за то, что открыл глаза этому парню, и решили, что, как только станет светать, отец Герасим поедет за доктором.
Андрей, вымотанный бессонными ночами ухаживанием за Денисом, крепко спал. И даже когда после произнесенной молитвы в дверь постучали, он не слышал. Отец Герасим навалившись, сорвал державший дверь крючок. В келью вошли два батюшки и врач. Андрей, переполошившись, наспех одевался, а священники глубоко вздохнув, перекрестились, посмотрев на Дениса.
Денис лежал, слегка улыбаясь с желтеющими синяками на веках и тоненькой струйкой алой крови, стекавшей от уголка губ к подбородку. Врач засвидетельствовал – смерть.
Три дня ездил отец Дмитрий от морга к отделению милиции, требуя православного погребения. Отпевали Дениса на пятый день в монастырском храме, похоронили на сельском кладбище в трех километрах от Святой обители.
Андрей, отправляясь, домой, дал обещание настоятелю поминать своего крестника, всю жизнь. Да и отец Дмитрий заверил, что вся братия будет поминать Дениса.
А отец Герасим частенько говорил приходившим к нему прихожанам:
- Будьте бдительны! Не поддавайтесь наваждению! Враг не дремлет, а только и ждет от вас ослабы, что бы соблазнить к греху, увлечь, запутать вас! Но помните, то, что стяжали здесь, то и ждет нас там – в вечности! А она не за горами!
В зале ожидания одного из вокзалов вытянув во всю длину ноги, сидели два молодых парня и девушка. Потягивая пиво и вяло, растягивая слова от усталости, ругали железнодорожников и всех, кто связан с движением поездов.
Но вот электронное табло засветилось и они, оживляясь и громче разговаривая, двинулись на платформу, занимать вожделенные места. Для столь раннего часа собралось достаточно много народа. Лето - пора дачников, рыболовов и тех, кто, погуляв по ночной столице, возвращался восвояси.
Подметая дорогу клешами брюк, девчонка худая, как щепка с оголенным пупком и футболкой вывернутой на изнанку, подавала реплики своим спутникам:
Ну, чё вы там тянетесь?! О, Ден, давай держи Кира, он опять за клинским ломанул!
Действительно один из парней, чуть отстав, бормоча что-то невнятное, и задираясь к прохожим, вдруг резко повернул на 180 градусов и спокойно пошагал обратно к вокзалу. Другой, догнав его, развернул по направлению к электричке, и слегка подталкивая, повел к вагону. Девчонка, не дождавшись их, зашла в тамбур и, выглядывая оттуда, неуклюже махала им рукой:
Давайте быстрее! Сюда, сюда, здесь народу не много!
А народ и не торопился в этот вагон. Видя подвыпивших молодых людей, все проходили в следующие вагоны. Кому охота в такую рань создавать себе проблемы, нарываясь на непредсказуемость ребят?! Когда тебе самому далеко за тридцать и в душе себя чувствуешь молодым, все-таки встретившись лицом к лицу с юностью, возникает мысль, что ты таким не был.
Поезд, набирая скорость, стучал колесами. Вальяжно раскинувшись на лавке, молодежь вела беседу. Язык, как балалайка беспрестанно «блякал». Казалось если это слово не произносить вообще, то разговор закончится сам собой. Но вот покачивание электрички и раннее утро притушили беседу ребят.
Кир, а точнее Коля Киреев, тот, что неожиданно хотел сменить направление, иногда привставал с сидения и громко выкрикивал, глядя поверх голов редких пассажиров:
А кто пойдет за клинским!? – девушка, шумно вздыхая, сажала его обратно. А он еще пару раз, тыкая пальцем в сидящих людей, властно спрашивал:
Ты?! А может быть ты?! – но потом, отвернувшись к окну, смотрел на зарождавшийся день, его белесые ресницы смыкались, и он начинал дремать.
Другой парень черноволосый, крепкий, симпатичный, давно уже пытался уснуть, но выпитое пиво никак не хотело приживаться – его мутило. Тошнота, то накатывала противной волной, то отступала. Он прекрасно знал, что 3-4 бутылочки пива это для него только разминка, так как пиво без водки деньги на ветер. Но тот косячок, что выкурили они с Киром еще дней пять назад, давал о себе знать. Друга пробило на идиотскую рекламу, а у него самого просто еще не совмещались вместе алкогольные напитки и остатки после той самокрутки. Парень упорно не хотел открывать глаза. В такие минуты все было, постыло. Он обостренно начинал чувствовать, болезненно реагировать на все, что его окружало.
Вот напротив него сидит Сара. Даже с закрытыми глазами он знает, что сейчас она тупо пялится в окно и волосы сосульками спадающие на глаза, покачиваются в такт движения электропоезда.
Ден знает ее с самого рождения. Они с ней из одного дома. Даже когда-то в детский сад ходили вместе. Это тогда ее и окрестили Сарой. Воспитательница просила громко назвать ее свою фамилию, и девочка произнесла первую ее часть ясно и внятно, застопорилась на окончание, получилось: громко – «Сара» и совсем тихо – «чева». Вся группа так ее и звала Сара, забывая, что зовут ее Катя.
Из всей этой троицы, самое нормальное семейное положение было у нее, у Кати Сарычевой. Жила она с отцом и матерью, была примерной девочкой, хорошо училась, но вот почти пять лет назад родилась сестренка – слабенькая и болезненная. И мать все силы приложила на выхаживание младшей дочери: больницы, санатории, постоянно какие-то процедуры в поликлинике. Ее матери не хватало сил охватывать вниманием старшую дочь. Учеба заброшена. Ее некогда ходившую в примерных ученицах еле, еле перевели в одиннадцатый класс. Все ее время занимала новая компания Коля Киреев и Денис Кофман, за которыми она таскалась на все тусовки. Она даже самой себе не хотела признаваться, что была без ума от Дена. Он ей казался таким сильным, самостоятельным, в общем, на языке молодежи можно сказать одной фразой: «Я тащусь!»
От отца Ден унаследовал фамилию, красивые карие глаза, смуглую кожу, хорошую фигуру, ум, и ту внутреннюю силу, которая пока помогала выдерживать любые жизненные передряги. А для своих лет передряг хватало.
Давным, давно Ниночка Прохорова - его мать, была хрупкой и милой девочкой; страдала от постоянных пьянок родителей и всеми силами стремилась вырваться из дома. И когда ее пригласил покататься взрослый парень из соседнего двора, на своем мотоцикле, не раздумывая села и поехала. Домой вернулась через три дня побитая и изнасилованная. Родители, устраивая пьяные дебоши на кухне, даже не заметили отсутствия дочери. А Ниночка, забившись в угол комнаты, впала в депрессию.
Но ее не оставили и не забыли те подонки, что измывались над ней целых три дня. Свободно войдя в дом, так как у Прохоровых и замков то не было на дверях, все были выбиты по пьянке, сделали ей коммерческое предложение; как только ей исполнится шестнадцать лет, (а это событие должно было произойти через две недели), они помогут ей устроится горничной в привокзальную гостиницу их городка. Конечно со всеми вытекающими последствиями, то есть интимными услугами для некоторых постояльцев. Выбора у нее не было, а если и был, она не смогла его разглядеть в своем подавленном состоянии.
Через две недели за плечами у нее были восемь классов средней школы, в кармане новенький паспорт и гнетущая перспектива.
Почти два года трудилась она на своих «благодетелей». Через некоторое время в их гостинице остановился молодой и очень симпатичный юноша. Как выяснилось позже, он прибыл на физико-математическую олимпиаду областного масштаба. Ниночка ранила его сердце своим тихим и невинным личиком. И их бурный гостиничный роман, длившийся всю олимпийскую неделю, вылился в грандиозный побег. В состоянии, какого то аффекта, Ниночка обрела силу красноречия и, заявив, что она круглая сирота, а ей так нужна поддержка, понимание, любовь, раскрутила Эдика Кофмана на предложение руки и сердца.
Он увез ее в свой город, представил своим родителям, но….
Родители не поняли его страсти, разглядев в девушке ту червоточину, которую по молодости не смог разглядеть их сын. Эдик проявил мальчишеское упрямство и юношеский максимализм. Он не хотел оставлять свою избранницу и, хлопнув дверью, на долгие годы прервал всякое общение с родителями.
Эдик и Ниночка расписались. Он взял на себя в свои двадцать лет всю ответственность за семью. Перевелся с дневного отделения института на заочное, устроился в школу на пол ставки вести математический кружок, подрабатывал репетитором у первокурсников, снял комнату для своей любимой, осыпая ее знаками внимания.
Ниночка потихоньку стала выходить из своего анабиоза. Первые три года их совместной жизни омрачались только тем, что иногда на студенческих вечеринках, Ниночка перебирала лишнего и начинала не очень скромно себя вести. Эдик извиняясь за свою супругу быстренько уводил ее домой. Дома, запираясь в общественном туалете, коммунальной квартиры, Ниночка доставала из-под ванны свое н.з. (неприкосновенный запас) и хлестала портвейн прямо из горла. Потом обнимала унитаз и засыпала.
Эдик со своим математическим складом ума, так и не оставивший свои научные изыскания, не мог понять: «Зачем, молодой женщине, так вести себя!? Не контролировать себя!?» Его голова была забита научными поисками, неуемной жаждой знаний.
Эдику предложили аспирантуру, а Ниночке врач-гениколог предложил аборт, найдя кучу противопоказаний по состоянию здоровья для родов.
Первый их скандал произошел после трех с половиной лет их совместной жизни, когда, вернувшись из аспирантуры с радостной новостью, что ему скоро дадут однокомнатную квартиру, за его выдающиеся способности, он нашел на диване невминяемо-пьяную жену. На его вопрос о том, почему так все произошло, она, расплываясь в гримасе, проревела хриплым голосом, что беременна. Эдик нахлестал ее по щекам, приводя ее в чувство, она, приходя в чувство, стала брыкаться и царапаться.
Институт, аспирантура, все, чем он жил было заброшенно. Действенный и энергичный он положил все силы, чтобы его ребенок родился. Добился однокомнатной квартиры, сделал ремонт и, встречая долгожданного сына из роддома, привез их в новое, им обустроенное гнездо.
Казалось для Ниночки роды пошли на пользу. Ее личико снова засветилось какой-то наивностью и чистотой. Она даже перестала огрызаться на мужа за каждое сказанное им слово, виновато прося его назвать сына Денисом.
Малыш был на удивление спокоен и за полгода своей жизни не доставлял родителям особых хлопот. Эдик стал подумывать, что мог бы вернуться в аспирантуру, к своей работе. Его помнили и ждали там. После первого своего выхода «в свет», вернувшись, домой, он увидел немного странное поведение жены, но подумал, что ему показалось, ведь запаха алкоголя не было.
Супруги обсудили дальнейшую жизнь, и Ниночка дала ему добро, на то, чтоб возвращался в аспирантуру. Для Эдика полтора годичный перерыв был толчком для еще большего погружения в свою науку.
Ниночка была предоставлена самой себе и подрастающему ребенку. Но та червоточина юности, разъедая ее, дала толчок к гниению. Ей пившей огуречный лосьон, что бы не было запаха, в какой-то момент надоело это; и, отведя сына в садик, она встала в длиннющую очередь винного магазина, так как было время, что такими методами (запрета продажи алкогольных напитков) боролись в стране с алкоголизмом.
Эдик, найдя дома пьяную жену, был потрясен! Ему казалось, что все уже в прошлом и у них нормальная и здоровая семья. Но жена одержимая «зеленым змеем» не хотела принимать в лоно семья супруга. Она выкрикивала такие вещи, что волосы у Эдика стали шевелиться на голове. Он не верил, ну старался не верить в ее исповедальный бред. Взяв трехлетнего сынишку на руки, он, выходя из квартиры, услышал слова, которые перевернули все самое доброе, что он испытывал к этой женщине. Она кричала, что это не его сын!!! Конечно, Денис был его уменьшенной копией, но он – Эдик встал на зыбкий песок сомнения.
Его с трехлетним сыном приютила у себя, в шикарной профессорской квартире своего папы, сокурсница по аспирантуре. Через два дня он, придя, домой оставил мальчика его матери и навсегда исчез из жизни Ниночки….
На Дена опять накатила волна противной мути. Он мучительно подумал: «У, ё, как все обыдлело!», и крепко выругался про себя.
Поезд тормозил, останавливаясь на какой-то станции. В вагон вошли несколько пассажиров. И в тот момент, когда двери со свистом закрывались, его вывернуло на изнанку, тошнотворной массой. Сара, взвизгнув, вскочила с ногами на сиденье, Кир встрепенувшись от сна, стал осматривать свои джинсы, не испачкались ли:
Ну, ты, козел! Ну, ты, блин даёшь!
Денис, передернувшись и сплевывая тягучую и противную слюну, прорычал:
Сваливаем отсюда!
Расталкивая людей не прошедших и стоявших еще в проходе, они двинулись по ходу поезда в следующие вагоны, ругаясь и хрипло гогоча.
От тебя воняет, как из сортира. – Сара пыталась найти у себя в кармашке, плотно прилегающих к телу лиловых брюк салфетку или носовой платок.
Кир скаламбурил что-то о пиве и его последствиях и радостно крякнул от своей шутки. Денис, рассекая воздух грудью, шел по вагонам, колыхаясь из стороны в сторону, как во время корабельной качки. Проходя очередной вагон, он увидел увесистый рюкзак, лежащий на сидении, из него торчала пластмассовая полтора литровая бутылка минеральной воды. Выхватив из рюкзака бутылку, не останавливаясь, стал открывать ее и умываться, плескаясь брызгами во все стороны. Пассажирка, кому принадлежала эта жидкость, начала возмущенно предъявлять претензии, но Кир пропустив вперед Сару, обернулся к возмущавшейся женщине, выпятил нижнюю челюсть и, приняв устрашающий вид, рявкнул ей в самое лицо:
А-а-а-а-а-м!!!
В конце вагона поднялись несколько мужчин, преграждая путь расшумевшейся молодежи. Ден спокойно поравнявшись с ними, тихо и угрожающе сказал:
Папаша, если ты меня разозлишь, тебе хана!
Ах ты, молокосос! Наглец! Думаешь, на вас, вот таких, управы нет?! – мужик хотел схватить Дениса, но тот ловко увернувшись, прошипел больше для себя, чем для кого-то: «Ну, я предупредил!»
Отступив на несколько шагов, быстро засунул два пальца в рот и, опорожняя нутро, изрыгнул остатки переваренной пищи на впереди стоявших мужиков, потом, взявшись за спинки сидений резко и молниеносно ударил двумя ногами в грудь впереди стоящего. Мужик рухнул на остальных. А ребята, как молодые козлы проскакали по спинкам сидений к выходу. То, что было после этого, они уже не слышали, ломанув вперед.
Немного отдышавшись, Сара высказала мысль, что могут придти с дорожной милицией. В подтверждении ее слов двое ментов спешно прошли мимо них.
Это по нашу душу, Ден!
Сам знаю.
Ну, тогда давай изыскивай выход… План есть?
План говоришь?! Да у меня целый коробок плана! – брызнув дружным хохотом, они устремились к выходу, в тамбур, так как электричка уже тормозила, останавливаясь на очередной станции.
Через дверное стекло, ребята видели, как спешат окруженные возмущенными пассажирами, люди в форме, воздать должным наказанием хулиганам, но… тщетно.
Подхлестывая себя словами похожими на помойное дерьмо, троица прыгала с платформы, скрываясь в придорожных кустах и уже из этого укрытия, бросала камни в хвост уходящему поезду.
До дома им оставалось пройти километров пять пешком, пришлось выйти раньше на одну остановку.
Выйдя на шоссе и перебрасываясь редкими фразами, они двинулись по направлению к дому.
Денис шел немного впереди. Впрочем, если он и собирался со своими сверстниками, то всегда был немного впереди. Он мог первым ударить в уличной драке и первым сбежать, если ход драки был предрешен не в его пользу. Он не был ни слишком умным, ни слишком хитрым, просто жизнь научила его немного раньше сверстников – выживать.
Кир уважал своего «другана» за то, что тот мог его – Кольку вовремя вытащить из какой-нибудь неприятности. Как это и было в их первую встречу, когда они еще совсем сопливыми мальчишками лазали после уроков, прямо под окнами школы в люки теплотрассы нюхать клей или еще какую-то дрянь. Колька отключился и упал на трубы, из которых был горячий пар. Пар разъедал лицо и руки. Денис приложил неимоверные усилия над собой, чтобы реально включиться в происходящее, и вытащить Кольку на поверхность. Ему потом долго моргали, отдельно отлепившись от лица красные воспаленные глаза Кира, плавая перед самым носом в красноватом тумане.
После этого решили завязать с нюхачеством. Правда Денис поспорил перед этим с другим своим корешом, на пачку сигарет, что Кир завяжет со всеми токсическими веществами. Курили потом эту пачку вместе с Колькой, но тот и не догадывался, откуда сигареты. У него – Кольки, был старший брат, который еще не сидел за решеткой и мог снабжать сигаретами, а Денису приходилось рассчитывать только на собственные силы. Мать если и покупала себе сигареты, то держала их в кармане драного и замызганного халата, коей носила на своем раздобревшим и обрюзгшим теле.
У нее давно уже с сыном была не объявленная холодная война. Из маленького мальчика, на которого можно было цыкнуть, чтоб не вмешивался во взрослые дела, когда они с дядей заняты, он превращался в мужчину со своими взглядами и претензиями. Претензии сын высказывал грубо и резко. Сердце Ниночки сжималось, но разум восставал, она начинала орать на него, брызгая слюной от возмущения. Но Денис не выдерживал такого давления родительницы и давал решительный отпор. Он терпеть не мог, когда она напивалась, приводила в дом вонючих, бомжеватого вида мужиков, мог даже ударить ее, за то, что она, распустив слюни громко и монотонно ведет треп с давно храпевшим на полу собутыльником.
Все нутро его восставало против чего-то грязного и липкого, но выразить свою мысль словами он не пытался, другой жизни не помнил.
Имея определенный талант делать что-то своими руками, он, подрастая, пытался навести дома какой-то порядок. Подзаработав денег на мытье машин и уборке мусора после ремонта квартир некоторых граждан своего микрорайона, парень купил дешевенькие обои и обклеил комнату, хоть так прикрывая убогость обстановки и борясь с грязью. Но мать этих новшеств не одобрила. После грандиозной домашней разборки, она перенесла диван на кухню, запретив сыну заходить на свою территорию, попрекая его отцом:
Весь в папашу своего!!! Чистюля!!! А ты, как все поживи! В дерьме этом! … У, вымахал! Чистюля!…
Сын и вправду рос на глазах. Отзанимавшись, какое-то время в секциях карате, самбо и восточных единоборств раздался в плечах, окреп в руках. Иногда мог, как волчонок дерзко выйти на охоту, выйти на путь разбоя и грабежа, не задумываясь о последствиях. А именно подкараулить в темных переулках припозднившихся граждан и припугнув увесистыми кулаками отобрать содержимое карманов и сумок. Мучила ли его потом совесть, был ли у него страх быть пойманным – нет, он просто не думал об этом.
В последнее время в отчаянной головушке засела одна мысль – Денис хотел лечь бедным, а встать богатым, чтобы купить небольшую, маленькую квартирку и жить отдельно от своей все больше раздражавшей его мамаши. Неплохая мысль, когда тебе стукнуло семнадцать лет, когда через год протрубит труба, призывая в армейский строй, когда за плечами ни профессии, ни работы, ни образования, хотя нет, аттестат об окончании девяти классов ему все-таки выдали.
Даже сейчас добираясь до дома по все больше прогревающемуся от солнца шоссе, после ночных трясок по дискотекам Москвы, Денис думал о том, где можно добыть денег. В голову лезли грандиозные планы.
Он подумал: «Может, женится на Саре, ну то есть на Кате?! А, что мы даже, по-моему, как-то переспали с ней на какой-то тусовке… Правда, я не очень хорошо соображал после выкуренного косячка…» Немного отстав, он стал приглядываться к девушке: «А, что козьи глаза, ноги, как спички, ну вообще ничего». Но, поразмыслив еще пару минут, Ден оставил эту затея. У Кати Сарычевой хоть и была трехкомнатная квартира, но в ней жили помимо ее самой, ее родители и сестра.
Он перевел взгляд на Кира. У Кира была хорошо упакованная двухкомнатная квартира в новом, престижном микрорайоне. И жили они с матерью пока вдвоем, но это только пока. Отец «гостил» на Колыме, а старший брат уже третий год шил телогрейки на зоне.
Мать, Коли Киреева ловко и быстро развелась с мужем, смогла переписать на себя все движимое и не движимое имущество, дабы оно не было конфисковано ни по делу супруга, ни по делу сына. Потом разменяла большую трехкомнатную квартиру в старом микрорайоне, где они жили по соседству с Денисом, на двухкомнатную, поимев при этом приличную доплату. Всю жизнь, проработав в буфете паршивого ресторанчика, она могла мастерски отмазаться от разных налогово-ревизионных проверок, и как сорока воровка тащила все в свое гнездышко.
Колька пошел в мать только рыжей шевелюрой и тем, что был падок на разные увлечения. Он был, то байкером и рассекал на стареньком мотоцикле, разукрашенном черепами, но, вывихнув ногу в очередной канаве, поостыл к этому увлечению. То был дигером и обследовал городские сети подземных коммуникаций, попав в систему канализационных стоков, оставил и эту затею. Теперь Кир побрил свои рыжие кудри и спрятал лысину под бейсболку. Он был увлечен движением скинхедов. Несколько дней назад взахлеб, рассказывал Дену, как они «отмочили» одного черного прямо на городской площади.
У Дена мелькнула мысль: «Может правда тряхнуть черных?! Но, как?!» Придя, домой и, рухнув на диван, он под монотонное зудение доносившееся с кухни подвыпившей матери, стал предаваться приятным мыслям о несметном богатстве. Ведь каждый в глубине души мечтает, проходя по дороге найти кейс полный баксов. Оторвала от приятных мыслей ноющая боль в желудке. В последнее время частенько обстоятельства складывались так, что его выворачивало наизнанку рвотой, после этого начинал беспокоить желудок. Но в пятнадцать или семнадцать лет редко обращаешь внимание на такие неприятности.
Желание приобрести квартиру, все больше разрасталось в Денисе вытесняя все другие мысли. Через несколько дней умственного напряжения у него появилась идея. Но осуществление идеи он отложил до осени, так как лето изматывало жарой и смоком от горящих торфяников. Молодежь пропадала целыми днями в зоне отдыха или на реке. Когда лето в самом разгаре, то кажется, что оно тянется неимоверно, изнуряюще долго, но как только упадет первый желтый листок, понимаешь, что лето промчалось очень быстро.
Засентябрило. Денис Кофман не оставил своей идеи, своей мечты. Мечта заключалась в том, чтобы приобрести собственную жилплощадь и, как улитка скрыться в своей раковине от всех проблем.
План его был весь пропитан криминалом. Прогуливаясь между рыночных рядов, Ден видел, как все большие территории оккупируются нацменами. Он подумал, а почему бы ему не потребовать выкуп за какого-нибудь малолетнего «Гочу», затащив его предварительно в укромное местечко. Тем самым осчастливить всех, кто будет задействован в этой операции; себя – получив выкуп и родителей – вернув им отпрыска. Понимал одному эту затею не потянуть. Перебрал мысленно десяток друзей и знакомых и остановился на Кольке Кирееве. Только Киру решил рассказать о своем сумасшедшем проекте. Неделю ходил, ища момента, что бы сориентировать Кира помочь ему. Потом, приложив все свои ораторские способности, убеждал его, что все это легко и просто. А к своему убеждению приложил пакетик анаши.
Дальше события замелькали, как кадры ускоренного фильма. Пацаны решили действовать логично, а именно отследить одного из черных до логова его обитания, разузнать о семейном положении и заманить имеющегося отпрыска в местечко отдаленное от дома. Сливаясь с толпой рыночных покупателей, целыми днями подыскивали себе нужный объект. Если бы они узнали, что так действует разведка наружного наблюдения, то очень удивились бы. Так как про шпионские страсти знали только по кинофильмам о Штирлице, да агенту национальной безопасности, хотя все, считая фуфлом и выдумкой. Современной молодежи были больше по душе ренжеры и робокопы, Гарри Поттеры и звездные войны.
Но безумному плану не дано было осуществиться, все события на каком-то этапе стали развиваться совсем по другому сценарию. Человек предполагает, а Бог располагает.
Денис не важно себя чувствовал. Простыл, таскаясь по слякотным и холодным октябрьским вечерам. Отлеживался дома. Звон разбившегося стекла, и вопль матери, заставили его вскочить с нагретой кровати. Выяснилось, что мать была не в духе, не хотела пускать ломившегося в окно знакомого собутыльника, но у того тоже настроение испортилось, потому что его не пускали в теплую кухню. В отместку он запустил камнем в окно. По счастью разбилась только не большая форточка. Денис набросил куртку на тренировочный костюм и вышел в дождливую темноту. Обошел пятиэтажку и решил пройтись по тропинке, всматриваясь в придорожные кусты, не спрятался ли там нарушитель спокойствия.
Неожиданный и ощутимый удар выше паха, сбил у Дениса дыхание. В темноте вечера он не видел ударившего. Забурливший в крови адреналин, мгновенно собрал парня в мощный кулак. Он успел огрызнуться двумя короткими ударами, но последующие удары сбили его с ног. Молча, как в немом кино четверо мутузили ногами лежащего в грязи Дениса. Когда Денис прекратил попытки вставать, пинавшие его ноги остановились. И он услышал приглушенные голоса, говорившие на непонятном ему языке. Мысль в голове Дена вспыхнула яркой и обжигающей вспышкой: «Черные падлы!»
Дениса подняли и оттащили в какую-то подворотню подальше от случайных прохожих, и спросили с сильным акцентом:
Выкуп за тебя дадут!? А?!
Сплевывая кровь с разбитой губы, Денис хохотнул задиристо и нагло
Если только пустыми бутылками!
Черные загалдели на своем гортанном языке, споря между собой. Денис хотел, было драпануть от них, но один из нападавших ловко подставил ему подножку, почти одновременно опуская кулак на затылок Дениса. После этого сознание Дена заволокло туманом.
Он не слышал, как подъехала машина, как затолкали его в жигуленок и долго петляли по переулкам и улицам, выезжая за город.
Он не слышал, как говорили сопровождавшие его люди, что он – Денис будет хорошим подарком каким-то дальним их родственникам, которые проживают в объявившей России джихад – Чечне.
Он не слышал, как резко остановилась машина, после звонка по мобильному телефону.
Он не знал, что весь мир содрогнулся от скорбного Норд-оста. Что 23 октября бандой чеченских отморозков был захвачен в заложники концертный зал на Дубровке. Испугавшись тотальных проверок на дорогах, его выкинули их машины, на обочину, предварительно связав руки и ноги. Несколько раз попинали ногами, для собственного удовольствия и, дав по газам, скрылись в дождливой темноте.
Как только Денис стал включаться в происходящее, его ровное дыхание сорвалось на удушающий кашель. Он пытался открыть заплывшие от побоев глаза. Через щелочки увидел непроглядность ночи. Тело стал бить озноб. Возясь на ледяной земле, в жижистой глине, пытался протащить ноги через заломленные назад связанные руки. Мысли периодически туманились, и он впадал в какой-то анабиоз. Возвращаясь в реальность, чувствовал, как зверски саднит горло, ноют затекшие ноги, и сотрясается крупной дрожью тело.
Первая более ясная мысль, которую он мог облечь в слова, была витиеватой руганью, распространявшейся на все, что с ним произошло в ближайшие часы.
Что б хоть как-то согреться на холодной земле, встал на колени, наклонив голову вниз между согнутых рук. К рассвету был уже весь во власти леденящего тумана, туго соображая, где он находится.
С одной стороны дороги серел мокрый и холодный лес, с другой открывалось унылое поле с редкими колосками жухлой травы. Ни домов, ни столбов с проводами электропередачи – глухая проселочная дорога.
И все-таки Денису показалось, что услышал где-то далеко шум работающего мотора. Задирая голову вверх, он всматривался в сумрак утренней дороги. Один глаз закрылся полностью нависшей буро-синей гематомой, а что бы что-то увидеть другим, надо было запрокинуть голову. От этого запрокидывания кровь в висках застучала с такой силой, что Денис, непроизвольно застонав, ткнулся головой в холодную землю.
Когда он дрался в подворотне с черными, считал ниже своего достоинства крикнуть о помощи, возникала мысль о том, что: «Все, блин, напоминает кино…» То, сейчас стараясь выползти из кювета на дорогу, хрипел опухшими губами:
Э-э-э-й!!! По-мо-ги-те!- потом опять застывал в клинче, упираясь головой в колени.
Но вот через какое-то время действительно ясно послышался шум машины и на дороге показался громыхающий МАЗ. Если бы Денис не разогнулся и не поднял связанные руки вверх, то машина проехала бы по нему, как по незначительному препятствию. Скрежет тормозов и надвигающаяся махина разом заставили отхлынуть кровь от всего от чего может она отхлынуть и Денис, заваливаясь на бок, потерял сознание.
Из кабины долго никто не выходил. Потом дверь кабины медленно отварилась, и из нее спрыгнул огромный бородатый, в бесформенном черном балахоне водитель. Подняв полы своей длинной одежды, он медленно и с опаской увидеть страшную картину, стал заходить вперед машины. Увидев связанного по рукам и ногам парня, не решался повернуть его лицом к себе. Тяжело вздохнув и перекрестившись, все-таки нагнулся, поворачивая Дениса. Потом тихо и радостно воскликнул:
Господи! Слава тебе Господи! Живой! – бережно поднял парня и без труда перенес его в кабину.
Если Денис и пытался открывать глаза, приходя в себя, то его память не сохранила об этом никаких воспоминаний.
Сознание его, пытаясь включаться, стало различать какие-то звуки. Ему послышалось монотонное бубнение, и Денис подумал, что это его родительница, отхлебнув добрую порцию алкоголя, изливается словесным поносом перед собутыльниками. И поэтому напряжение сковывающие все внутренности парня ослабло, и он из липкого тумана провалился в тяжелый и глубокий сон….
Все последующие сутки после 23 октября 2002 года Россияне были прикованы к экранам телевизоров. Каждый по-своему переживал захват террористической бандой концертного зала на Дубровке, в Москве.
Колька Киреев, трезвоня в квартиру Дениса, получил от матери расплывчатый ответ: «Погулять вышел».
Кира распирали эмоции, в голове не укладывалось, что это не киношный боевик, что это взаправду: «Обнаглели черные!»
Первой к переживаниям Кира примкнула Сара, потом еще одна девчонка и несколько ребят. Все они переполненные сочувствием, двинулись в Москву, лично поглазеть и посочувствовать заложникам. Заходя по дороге в дешевые кабаки, к вечеру были на месте. Милицейское оцепление и многочисленные репортеры, немного успокоили ребят. Потолкавшись около часа и не получив вразумительного ответа, когда же освободят наших, молодежь двинулась в метро. Выплеснуть свое отношение к нацменам в общественном месте они не решались. Протрясясь какое-то время в пригородной электрички, ближе к полночи, вылили свой гнев у привокзальной палатке, отлупив двух пацанов попавшихся им под руки. Еще поорали во все горло песни и разошлись по домам. Колька хотел, было зайти к Денису, но, глянув на часы - 2-45, решил направиться к дому.
С трудом, разлепляя веки, Денис почему-то боялся, что яркий свет резко ударит в глаза. Но свет из маленького окошечка светил мягко, освещая белые, беленые стены в небольшом помещении с высоченными потолками. С права от кровати, на которой лежал Денис, была холодная стена, а с лева в глубине комнатки, у окошка высоко поднятого от пола стоял столик, несколько икон, горела мирно потрескивая, свеча; и кто-то стоял в черном до пят одеянии, спиной к нему-Денису, монотонно читая молитву на старославянском языке. Денис прошуршал осипшим голосом:
Что, это?! …. Наваждение?…
Человек стоявший к нему спиной обернулся. Это был юноша с такими васильковыми глазами, что даже не верилось, что такие бывают, с легким пушком над верхней губой и тонкими чертами лица.
Не наваждение! Не наваждение! – радостно и не громко воскликнул юноша – Слава Богу! Проснулись!
Ты, кто?…. эта, как его, поп, что ли?! – просипел Денис
Нет, что вы! – улыбнулся юноша – Я трудник, тут в монастыре. Работаю во Славу Божию, перед армией. Мне через полгода восемнадцать исполниться, вот и решил перед армией потрудиться. Может потом Господь укрепит, и постригусь в монахи. Ой, что это я разболтался, сейчас отец Герасим придет проведать, поговорит с вами. Как, как вы себя чувствуете!?
А, я где?! В этом, блин, как его в монастыре что ли?
Да, в монастыре, в моей келье. Вчера отец Герасим ездил за строительными материалами, да задержался, вот и встретил вас…
Дениса пробил удушающий кашель, грудь ломило, горло горело огнем, все тело ныло от синяков и ссадин, а боль в желудке заставила его скрючиться на кровати. Когда приступ кашля начал немного ослабевать, за толстой, дощатой дверью раздались приглушенные голоса:
Молитвами Святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас.
Юноша, поспешно кинувшись к двери, до конца выслушав молитву, произнес:
Аминь. Отец Дмитрий, отец Герасим, как хорошо, что вы зашли! Проснулся он! Проснулся!
Первым в келью вошел мужчина небольшого роста, с редкой бородкой, в длинной черной мантии, в высокой, черной шапке-клобуке и с большим крестом на груди. За ним, наклонив голову, чтоб не задеть дверной косяк, огромного, гигантского вида богатырь, с длинной бородой, темными вьющимися волосами с проседью. Келья без того маленькая, в его присутствии стала напоминать спичечный коробок.
Один из монахов, тот, что был поменьше ростом, присел на откуда-то взявшийся табурет, рядом с кроватью Дениса и ласково, тихо спросил:
Здравствуйте, молодой человек. Как ваше имя в Святом Крещении?!
Денис, удивленно глянув на него, забился в новом приступе кашля, успел только выдавить:
Слушайте, му…. – если бы он не задыхался от кашля, то на языке вертелась такая фраза: «Слушайте мужики, какое Святое крещение? Мне бы сейчас пару «колес» или пару затяжек самокрутки, а то очень хреново, а зовут меня вообще то Денис».
Все присутствующие терпеливо ждали, когда Денис сможет заговорить. Прокашлявшись, парень тихо просипел:
Денис, меня зовут.
А, я игумен Дмитрий, настоятель этого монастыря, а это отец Герасим. Он и нашел тебя Денис на дороге, вчера ночью и пришел вместе со мной тебя проведать. Вижу, я Денис, ты сильно простужен, постараемся, что бы тебя осмотрел доктор. Отец Герасим съездит за ним и попросит приехать. Может ты хочешь позвонить домой или кому-то близким, телефон находится в моей келье, как только сможешь приходи. Андрей тебе покажет, где это.
Юноша с васильковыми глазами кивнул в знак согласия, а отец Дмитрий продолжал:
Монастырь наш находится далеко от города, да и ближайший поселок в пяти километрах, но к нам приезжают иногда целые автобусы паломников, помолиться на этом святом месте. И ты можешь остаться здесь, пока не выздоровеешь. Ну, не будем тебя больше утомлять, отдыхай.
Отец Дмитрий уже вставал с табуретки, собираясь уходить, но тут загромыхал своим басом великан:
Отец Дмитрий, подождите, пусть хоть расскажет, как оказался связанным на дороге, да еще в такой глухомани. Ужо сколько я натерпелся, испужавшись, что человека загубил! Но, Слава Богу, Господь отвел! – отец Герасим говорил, раскатисто окая и при этом его длинная борода взлетала и развивалась.
Все выжидающе взглянули на Дениса. Но в голове у парня было настолько пусто, настолько чуждо всей окружающей его обстановки, он не знал, не мог ничего сказать.
Ну, да ладно. – Спохватился игумен Дмитрий. – Пусть отдохнет. Пойдем отец Герасим.
Вслед за ними вышел и Андрей, махнув Денису рукой и прошептав: «Я сейчас!»
Денис лежал на спине, дыхание было жестким и свистящим, давно так не болел. Но все это отошло на какое-то время на задний план. «Вот, это, да!» - Вертелась в голове одна эта фраза, а в ней и весь букет чувств к происходящему.
Густой колокольный звон раздвинул сумрак кельи. Денис заметался по жесткой подушке. С усилием, разлепив глаза, попросил пить. У него поднималась температура, губы и без того опухшие, потрескались, и из них сочилась кровь. Андрей – парень с васильковыми глазами, подал стакан воды и, потрогав лоб Дениса, предложил пару таблеток аспирина, все, что нашлось в скудной аптечке приезжавших днем паломников. А сам, разобрав себе на полу постель, встал на молитву перед затепленной лампадкой. Молился всем святым, за не крещеного пацана, привезенного около суток назад избитого и больного, под сень возрождающегося монастыря.
Трое суток маялся Денис в полубредовом состоянии, от зашкаливавшей температуры, наотрез отказавшись поехать в больницу, когда его осмотрел обещанный отцом Дмитрием врач. Дениса заклинило на том, что здесь, в монастыре ему безопаснее, чем в захудалой сельской больнице, где могут найти его те падлы, что избили его.
В периоды, когда Денис лежал, тупо уставившись в высокий потолок, превозмогая боль без «косяка» и «колес», без допинга лекарств, и какой либо другой «отключки», Андрей почти все время находившийся с ним и ухаживавший за ним, начинал вести издалека идеологические беседы. Нет, он не фанатично рекламировал религию, не агитировал в истинную веру, просто не мог понять, как человек прожив семнадцать лет на свете, не слышал о Боге?!
- Ну, как, ты!?… Давай освежу компресс. Я смотрю, ты сильный парень, наверное, занимался какой-нибудь борьбой?! А я вот, слабак. Хотя ты знаешь, обезьяны тоже сильные и трудяги я думаю, вон по деревьям же скачут, однако человеком так и не стали. И что за идиотское учение, что человек произошел от обезьяны!?
Человека создал Бог! Наделил его божественным даром выбора. Мы не куклы, не марионетки, нет, мы свободны! От нашего выбора зависит и результат, отступил от Бога, получи разные напасти и болезни. Нарушил заповедь, не раскаялся – скорби. Но это только на словах просто, а на самом деле борьба идет страшная, между тьмой и светом, не киношная, не выдуманная – настоящая.
Вот ты в России живешь, не в мусульманской, не в басурманской, живешь в Святой Православной Руси, а не крещен! К небу ни глаза, ни мысли не поднимал, думаешь, тебя это не касается, ан, нет, Господь тебя не просто так в монастырь привел.
Да, пошел, ты! Лучше обуться дай в чего-нибудь, в уборную пойду!
Но такие разговоры были редки. Болезнь наваливалась с новой силой и затуманивала голову температурой и ноющей болью всего тела.
Андрей на распев читал каноны и разные молитвы, а для Дениса они сливались в один непонятный гул. Но вот, он с удивлением стал замечать, что в его голове вдруг откладывались какие-то слова, из тарабарщины Андрея, и обретали смысл.
… Ослаби, остави, прости, Боже, прегрешения наша, вольная и невольная…
«Нечаянно значит, что-то сделал или умышленно, прости Господи… Да только все, что делал я, делал все умышленно и обдуманно…»
И опять в голове тикает, как часы – боль, и опять слова звучавшие из угла кельи становятся «китайскими иероглифами».
… Доброту чужую видев, и тою уязвлен бых сердцем…
… Греху брата моего посмеяхся…
…Опихся… Развращение помыслих…
… Помилуй мя…
Вдруг показалось, что границы этих четырех дней раздвинулись до бесконечности, и всплывавшие фразы освечивали все закоулки души.
… Не ужели мне одр сей гроб будет, или еще окаянную мою душу просветиши днем?…
…Неужели Господь поразит мя, и по часе паки таяжде творю…
…Возстави падшую мою душу…
… Яко же бо свиния лежит в калу, тако и аз греху служу…
…Ни капли слез имею от жестокосердия…
…Возведи от пропасти погибили…
На исходе были четвертые сутки. Андрей, потрогав лоб Дениса, почувствовал, что жар спадает, и отправился на вечернюю службу.
Отец Дмитрий и отец Герасим заходившие каждый день к Денису, заставали его то спящим, то не хотевшим ничего говорить. На их участие и заботу, о том, что, может быть, сообщить близким, парень огрызался коротким: «Нет!»
Колокола давно отзвонили, а в ушах еще стоял звон.
Денис лежал, переваливая тяжелые, как булыжники мысли. Он никогда не задумывался, о том далеком времени, когда его не будет, совсем не будет, ну то есть о старости, а может даже и не о старости, а о смерти. Эта мысль не умещалась в голове – он будет всегда! Всегда молодой, всегда дерзкий, всегда здоровый! И эта странное время провождение здесь, в келье монастыря, в полу бредовом состоянии – это не с ним, это, как сон, проснешься и опять дома…
… А, что дома!? Холодная война с матерью?! Друзья?! Он даже улыбнулся, так странно представить своих друзей здесь…
Воспоминания о доме и его жизни, там, за стенами, вдруг, как кусок пересохшей глины отвалились от него где-то глубоко внутри. Все стало чужое. Но и эта обстановка не грела душу. И поэтому холод безверия, подкравшись незаметно к пацану, сжал ледяными объятиями его сердце. Он зажмурился.
Ноющая, нарастающая боль в желудке стала возвращать его к действительности. Он хотел повернуться на бок и открыл глаза.
И, о ужас!!! Да, ужас, не просто сковал, заледенил его!
Конечно, ему не раз приходилось видеть кошмарики, когда, обнюхавшись, он вылезал из повалов, когда обкуренный крутым «косячком» пялился на страшилки проходившие перед глазами, когда напивался до чертиков. А, тут, не обнюханный, не обкуренный, не обпитый, он увидел страшных уродов подскочивших к его кровати и вгрызавшихся в его живот, стальными зубами. На лбу выступила холодная испарина, и, как куском льда стукнуло в висок: «Так, вот почему у меня так ноет и болит желудок!»
Денис истошно завопил:
А-а-а-а-а!!!… А-а-а-а-а!… А-а-а-а-а!
Мона-а-а-а-х! А-а-а-а-а! Мона-а-а-а-х!
Он, срывая голос, яростно махал руками перед собой. И вот как бы со стороны увидел себя бестолково метавшимся, с белыми от страха губами и синюшным лицом. Даже не оборачиваясь в сторону, где теплилась лампадка, видел, нет, чувствовал, нет, знал – стоит там воин, в солнечных доспехах, с внушительным мечом и только ждет того, когда он – Денис будет причислен в святом крещении ко Христу, что бы сразиться за него с врагами его. И с новой силой заорав, оглашая округу не человеческими, душераздирающими криками, сердцем молил: «Только бы успеть!»
- Мона-а-а-а-а-х! Мона-а-а-а-а-х!!!
Андрей, распахнув дверь, и тяжело дыша, замер, глядя на искаженное ужасом лицо Дениса. За ним следом поспешал отец Герасим. Денис, не видя никого кроме огромного инока, откинув одеяло, подскочил к нему, тряся его за руки и плечи:
Давай! Давай скорее, монах! Воду, ну, воду живую!!!
Как уж просветил Господь отца Герасима неведомо, только он сразу понял надо крестить! Человек крещения требует!
Беги, Андрюша, к батюшке игумену, проси ключи от летней часовенки, зови брата Илию, чтоб все приготовил к крещению, а мы сейчас спустимся.
И запев молитву густым и сочным басом посадил Дениса на кровать и стал помогать одеваться.
Адреналин, поступивший в кровь после пережитого кошмара, притупил и головную боль, и боль в желудке. Одевшись, Денис никак не мог встать на ватные ноги. Отец Герасим обхватив его за пояс, крепко держа, повел на улицу, в сырую и холодную октябрьскую темень.
В часовне уже хлопотал инок Илия, зажигая лампады и свечи, грея воду, для крещения. Денис не мог стоять, весь обмяк, и его посадили на шатающийся табурет. Андрей поддерживал его, чтоб он не завалился на бок. Одевшись в облачение, отец Герасим зычно произнес:
Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
Ты будешь его крестным! – ткнул он в грудь Андрея.
И Таинство Крещения началось. Когда отец Герасим первый раз произнес:
Отрицаешься от сатаны!? – Дениса затрясло, как в лихорадке и он еле выдавил из себя
Отрицаюсь. – Каждый раз, когда он говорил это слово, все внутри воставало, и он некоторое время боролся с собой, что бы потом тихо выдохнуть
Отрицаюсь!
Отрицаешься ли от сатаны?! – гремел богатырским голосом отец Герасим.
Отрицаюсь!
На Дениса вылили большой ушат теплой воды. Наверное, глупо радоваться думал Денис, но: «Успел! Я, успел!» И хотя ноги его еле слушались, бил озноб и в душе скребли кошки, он, как в самый темный час перед рассветом знал, просто знал – рассвет будет! Будет солнце, радость, счастье! Любовь!
Было далеко за полночь, но Божиим внушением, отец Герасим не отпускал Дениса. Тихо рокотал его голос под сводами небольшой каменной часовенки. Он открывал Денису таинство Святого Причастия и готовил его к исповеди – видел парень совсем плох. Отец Герасим перечислял грехи и Денис мог только кивать, что да он согласен, что так поступал, что делал это. Выходило так, что бы ни сказал священник, он во всем виноват. Да, так оно и было. Что же это за жизнь – ничего светлого, ничего доброго. У Дениса что-то заклокотало внутри, и он зарыдал, сумев выдавить из себя:
Вся жизнь, как наваждение!!! Вся жизнь… наваждение…
Но, ведь так оно и есть, ведь наваждение, это то, что внушается нам врагом спасения – сатаной! С одной целью – соблазнить, увлечь, запутать! Но, ничего, ничего, Господь милостив!
И накрыв, голову Дениса епитрахилью, отец Герасим прочитал разрешительную молитву. Потом было великое таинство Святого Причастия. Теплота, согревая, разливалась по телу, принесла Денису облегчение. Его проводили до кельи, и Андрей помог ему лечь.
Отец Герасим и отец Дмитрий с иноком Илией возблагодарили Господа Бога за все содеянное, за то, что открыл глаза этому парню, и решили, что, как только станет светать, отец Герасим поедет за доктором.
Андрей, вымотанный бессонными ночами ухаживанием за Денисом, крепко спал. И даже когда после произнесенной молитвы в дверь постучали, он не слышал. Отец Герасим навалившись, сорвал державший дверь крючок. В келью вошли два батюшки и врач. Андрей, переполошившись, наспех одевался, а священники глубоко вздохнув, перекрестились, посмотрев на Дениса.
Денис лежал, слегка улыбаясь с желтеющими синяками на веках и тоненькой струйкой алой крови, стекавшей от уголка губ к подбородку. Врач засвидетельствовал – смерть.
Три дня ездил отец Дмитрий от морга к отделению милиции, требуя православного погребения. Отпевали Дениса на пятый день в монастырском храме, похоронили на сельском кладбище в трех километрах от Святой обители.
Андрей, отправляясь, домой, дал обещание настоятелю поминать своего крестника, всю жизнь. Да и отец Дмитрий заверил, что вся братия будет поминать Дениса.
А отец Герасим частенько говорил приходившим к нему прихожанам:
- Будьте бдительны! Не поддавайтесь наваждению! Враг не дремлет, а только и ждет от вас ослабы, что бы соблазнить к греху, увлечь, запутать вас! Но помните, то, что стяжали здесь, то и ждет нас там – в вечности! А она не за горами!
