Посвящается учителям страшной судьбы,
жертвам политических репрессий.
Школа была неказистая,
старая и кособокая.
Наша училка – басистая,
худенькая и высокая
детей во дворе встречала
и молча вела в серый класс.
Украдкой мы ей клали сало
на стол и «что мамка вдруг даст».
В школу ходили лишь парами,
чаще же бегали стайками.
Там, за селом, за амбарами
полем шли, лесом, лужайками,
шли тропкой, заросшей тёрном.
И через кладку над речкой,
где берег зимой даже чёрный.
Белой, холодной свечкой
за речкой торчала башенка.
Пред Пасхой ту башню белила
зэчка - хромая монашенка
и Бога о чём-то молила.
А так же Петрова папашу
ей крестик просила сработать
к Успенью Владычицы нашей.
Ну, стало быть - Божью подать.
Учила нас всех молиться:
«Безбожна-то ныне порода.
Но дивно светлёны их лица -
у этого чудо-народа!» -
всё говорила вздыхая,
слёзы стирая украдкой.
Училка же наша чихая
дым в нос пускала. Тетрадки
пахли махоркой так стойко,
и керосином. Но чаще
пахли они злой настойкой
от хвори сердечной. Болящей
зэчке - училке при школе
свой срок отбывать разрешили.
Вот только дождаться-то воли -
ни доля была. Сгубили
душу до бабьего века.
И школа бывает сроком,
и даже тюрьмой. А калека-
та, зэчка-монашка, и оком
не выдав всей боли, сказала
у гроба для нас - имяреков:
"Всей жизни проплакать мало
о лучшей из всех человеков".
жертвам политических репрессий.
Школа была неказистая,
старая и кособокая.
Наша училка – басистая,
худенькая и высокая
детей во дворе встречала
и молча вела в серый класс.
Украдкой мы ей клали сало
на стол и «что мамка вдруг даст».
В школу ходили лишь парами,
чаще же бегали стайками.
Там, за селом, за амбарами
полем шли, лесом, лужайками,
шли тропкой, заросшей тёрном.
И через кладку над речкой,
где берег зимой даже чёрный.
Белой, холодной свечкой
за речкой торчала башенка.
Пред Пасхой ту башню белила
зэчка - хромая монашенка
и Бога о чём-то молила.
А так же Петрова папашу
ей крестик просила сработать
к Успенью Владычицы нашей.
Ну, стало быть - Божью подать.
Учила нас всех молиться:
«Безбожна-то ныне порода.
Но дивно светлёны их лица -
у этого чудо-народа!» -
всё говорила вздыхая,
слёзы стирая украдкой.
Училка же наша чихая
дым в нос пускала. Тетрадки
пахли махоркой так стойко,
и керосином. Но чаще
пахли они злой настойкой
от хвори сердечной. Болящей
зэчке - училке при школе
свой срок отбывать разрешили.
Вот только дождаться-то воли -
ни доля была. Сгубили
душу до бабьего века.
И школа бывает сроком,
и даже тюрьмой. А калека-
та, зэчка-монашка, и оком
не выдав всей боли, сказала
у гроба для нас - имяреков:
"Всей жизни проплакать мало
о лучшей из всех человеков".