К чему же привел древнего выбор именно этой альтернативы? Как повлияли искусственные божки на его жизнь и быт? Каким стал человек в своих жизненных реалиях с богом, но без Бога?
Прежде всего, нужно сказать, что язычество, по существу своему, нами понимаемое как состояние удаления от Бога как создателя и Промыслителя, нельзя рассматривать исключительно под отрицательным углом. И было бы неверным и односторонним рассуждение о нем, как о явлении сугубо бесчеловечном, бессодержательном, лишенном всякого смысла.
Имела здесь место и культура, в своем своеобразии свидетельствующая о внутренних переживаниях, — переживаниях, отнюдь не животного происхождения, но рожденных совестью; происшедших из непрерывного осмысления собственной жизни, анализа личных поступков, и, главным образом, — из горького опыта одиночества, приобретенного вне духовной связи с желанным Единым, Богом благим. Была здесь и высокая мысль, зачастую выходящая за пределы познаний лишь только земных богов, и связанного с ними сугубо земного. «Язычество, — пишет Лев Александрович Тихомиров в своей книге «Религиозно – Философские основы истории», — отнюдь нельзя рассматривать только как нечто первобытное, грубое, невежественное, некультурное. В язычестве, как и в религиозных воззрениях моисее-христианских, могут быть находимы все степени культурности, начиная от самых низших и кончая в высшей степени тонкими. Работа языческого периода в отношении религиозно-философском была велика и напряженна, и достаточно напомнить философские системы Эллады, Индии, буддизм, не упоминая о менее известных трудах Халдеи и Египта, чтобы видеть огромный вклад, внесенный в человеческую мысль языческим периодом. Достаточно вспомнить высоту нравственного напряжения, развитого Зороастром, Буддой, рядом греческих философов, как Сократ, для того чтобы видеть, что и в религиозно-этическом отношении работа языческого периода могла достигать большой высоты. Христианские апологеты древней Церкви стояли на той точке зрения, что Спаситель как Логос, Слово Божие — говорил и язычникам» (31).
Однако, все это, очевидно, было лишь т.с. потугами, во многих случаях, доходящими действительно до крайнего напряжения — усилиями, которые человек прикладывал с целью освобождения себя от всего того, что одичало его, делало безумным и безудержным — от зависимости от утомивших его низменно-земных удовольствий, все более порождавших в нем мучительный духовный голод.
Потуги эти – стремление к утолению духовной жажды. Попытка избавиться от усталости, а лучше сказать изнеможения, вызванного истязающим и опустошающим его душу земным и временным… Человек хотел разорвать нить смертельно томившей его зависимости от ему несвойственного и неприродного.
Но что этим неестественным для человека было тогда, есть и будет всегда?
…«Чрезвычайной деградацией людей вследствие которой среди них произошла быстрая утрата связи с самой идеей Создателя мира, отмечается начало языческой эпохи» (32), «древняя летопись мира, Книга Бытия, свидетельствует о каком-то неудержимом погружении ближайшего потомства Адама и Евы в плотские ощущения и в связи с этим — в столь же неудержимое забвение Бога, о котором они имели еще совсем свежие родовые предания. Тут чувствуется прямое предпочтение плотского духовному, какое-то «сатанинское наваждение» (33).
А далее… боги, созданные по «образцу» этих «плотских ощущений» под мановением «сатанинского наваждения». Боги, с которыми человек «налаживал» свои связи, и, которые, наложили на него характер им присущий и соответствующий. Вступая в общение с этими богами «человек принужден был воздавать им не иной культ, как тот, какого они требовали. Без этого культа они и не допустили бы его в общение с собой. А требования божеств, олицетворявших гениальные силы природы, и разрушительные до бессмысленности явления вулканизма, бурь, наводнений и т. д., – требования таких божеств были так же развратны и беспощадно жестоки, как сами они» (34).
Боги человека-язычника были чужды каких-либо нравственных принципов и законов, и потому видеть в них мудрого руководителя и ждать от них нравственной педагогики отнюдь человеку не приходилось.
Оказавшись, таким образом, вне зоны действия каких-либо моральных законов и ограничений, вне авторитета их утверждающего, человек позволил себе при поддержке своих же богов, впасть в «глубину деморализации», в пучину развращенности. Устанавливать же в этом глобальном хаосе разнузданности какой-то нравственный порядок было некому и нечем, ибо божки эти были существами «чуждыми этического элемента», с одной стороны, с другой, — самому их адепту необходимо было выполнять требования соответствующие их характеру — требования аморальные. «Люди по множеству житейских соображений принуждены были вступать с ними (с богами — П.Г.) в общение, искать у них защиты или укрываться от их злобы. Но это общение было чуждо нравственного характера и, напротив, вело к безнравственности» (35)
Даже идея о единстве и братстве человечества, столь естественно-желанная человеком, столь близкая его сознанию в сердцу, — идея, в которой, он видел и чувствовал перспективу достижения блага, была так же исключена местным характером божеств. «Отношения между языческими племенами повсюду получали характер вражды даже более зверской, чем у животных. Чужой представлялся врагом, истребление которого было приятно местным божествам?» (36).
Человеческие жертвоприношения — сколь ужасное, столь же и вполне естественное явление в религиозном культе язычников. Будучи приятным божеству, оно, в известный период развития человечества, было повсеместным, «перенесение на богов потребностей питания, при отсутствии в божествах этического элемента, иногда превращало жертвоприношение в какое-то культовое злодеяние. Особенно страшны были человеческие жертвоприношения…» (37).
Были и менее страшные жертвоприношения, имеющие примитивный характер, но являющиеся в представлении язычника особо важным элементом культа. Например, «обычай обстригать себе в честь богов волосы на голове и приносить их в жертву взамен собственной жизни» (у финикиян — П.Г.) (38) или же, с той же целью, обычай обрезания части своего тела, и принесение ее Адонису в жертву своего целомудрия — это делалось во имя искупления своей виновности перед божеством.
Среди широкого разнообразия жертвоприношений, вошедших в культовую практику языческого мира и твердо укоренившихся здесь, все-же наиболее действительным средством умилостивления божеств считалось принесение в жертву человека. Жертвовались в том числе и дети, — эта чудовищная практика дольше всего сохранялась на острове Сардиния. «Большое количество несчастных детей сжигалось… в металлическом идоле, их вопли заглушались диким криком и смехом окружающей толпы, и сами родители обязаны были выражать радость, а не печаль, так как выражения печали оскорбляли бы людоедное божество и вызвали бы его гнев» (39).
Человеческие жертвоприношения имели место в культовых ритуалах и у народов античного мира: в Греции, — в хтоническом культе (боги подземного мира), у кельтов, — в друидической религии, — здесь жертвами становились как пленные, так и дети, зачастую, из знатнейших семейств. А вот как описывает последовательность человеческого жертвоприношения в религии ацтеков английский историк Прескотт Уильям Хиклинг: «У подножия жертвенника лежала плита, на которую жрецы клали приносимых в жертву. Закалаемого удерживали на плите, в то время как главный жрец рассекал жертве грудь, опускал в рассеченное место руку и, вырвав трепещущее сердце, бросал к ногам божества. Тела пленных, принесенных в жертву, отдавались воинам, которые, приготовив из трупов кушанье, созывали своих друзей на ужасный пир… Точно так же в торжественных случаях закапали и сыновей местных нотаблей, не исключая и самого верховного повелителя» (40).
Широко была развита и храмовая проституция. В праздничные дни, храмы превращались, буквально, «в дом религиозной проституции, охватывавшей во время праздников весь город. Обычных служительниц богинь — жриц — уже было недостаточно, и им на помощь приходили благороднейшие представительницы городских семейств» (41).
Подобные культовые явления происходили и в Афинах, и в Коринфе, и на Кипре.
Культ фаллоса, господствовавший даже тогда, когда прекратились кровавые жертвоприношения, был общемировым. Ритуал этого культа как и культа Диониса, сопровождались в соответствии разгулу сил природы, разнузданностью чувств, движения которых вводило в состояние исступления; одуряющей музыкой, наркотической эйфорией и винным опьянением. Все это возбуждало ощущение «наития», общения с божеством. В течение всей этой «радостной» вакханалии кровавые жертвы растерзывались буквально живьем.
Описанием языческой мистики, как психо-физического явления, составляющего внутреннюю часть ритуала и являющегося неотъемлемой компонентой данного культа, может послужить следующее наблюдение Тихомирова Льва Александровича: «погружаясь в их область (область божеств — П.Г.), — пишет он, — язычники не только не могли найти божества, но заходили в еще худшие блуждания, так как еще сильнее утверждались в неразличении Бога от твари, в почитании твари вместо Творца. Этого мало. Считая погружением в божественный мир те состояния бессознательности, какими сопровождаются явления гипноза, сна, необычайные и непонятные явления психофизики, язычники начали считать состояние бессознательности равносильным обращению с духовным миром. Известно, что даже сумасшествие у них считалось, да и поныне считается, состоянием одержимости некоторым божеством. Вследствие такого преклонения перед бессознательностью в язычестве широко практиковались всякие одуряющие средства, опьяняющие и наркотизирующие, а равным образом всякое распущение своих нервов и возбуждение их до бури, до неспособности дисциплинирования» (42).
Нельзя не согласиться с тем, что в основе подобных ужасных языческих культов и ритуалов лежит зло, — зло, которое здесь следует понимать как силу, разрушающую и сокрушающую душу и тело человека, наносящую колоссальный урон его умственной, психической и физиологической деятельности, — угрожающей его жизни.
Подобное создало подобное, — зло, по забвении Бога ставшее преимущественным началом в природе человека, и основной движущей силой, мотивирующей образ его мыслей, поступков и действий, создало соответствующих этому злу богов, лишенных нравственного начала, чуждых чистых духовных любви и добра, и по большей мере, не являющихся неравнодушными личностями, участвующими в жизни своих адептов.
Злой человек придумал злого бога и поклонился ему. Зло, стало чествовать зло – оно вступило, таким образом, во взаимодействие с самим собой, все более и более вытесняя элементы добра. «А между тем чувства, прививаемые людям в длинном ряде поколений практикой этих (языческих
П.Г.) культов, долго сохраняются в нисходящих поколениях и атавистически возрождаются через тысячелетия. Психологический вклад зла, вложенный в душу человека этими, как выражалось христианство, «бесовскими культами», почти неистребим. Мистика язычества вообще была гораздо большим злом, чем спекуляции язычествующего разума» (43).
Каким может быть человек руководимый таким богом, в: своей жизни, быту, культуре, суб-культуре? Какая шкала жизненных ценностей для него будет приоритетной? Божок, требующий людской жертвы или изувечивания человеческого тела… идол, который услаждается жестокими кровавыми вакханалиями и низменно-животным развратом, — каким будет его воздействие на человека: на его духовно-нравственное становление и развитие, на его физическое благополучие?(Читать статью полностью)
