Хабне
В магазинчике подвальном иудей читает Тору
и вылизывает кошка шестерых своих котят,
а на вешалках горбатых пиджаки, салопы, брюки,
густо пахнут нафталином и расслабленно висят.
А на площади базарной при большом скопленьи люда
продают съестное бабы из окрестных деревень,
и окраина местечка пахнет сеном и дровами,
и горшки уселись плотно – кто на «тын», кто на «плетень».
Там и я бреду с базара, в левой три кило картошки,
в правой кринка со сметаной и в авоське – сельский хлеб,
и течёт над миром Время, время медленно уходит,
а еврей читает Тору – книгу жизни и судеб.
Википедия: местечко Хабное известно с 1915 года.
Пришедшие к власти большевики переименовали поселок
и в 1934—1957 гг. он назывался Кагановичи Первые
(укр. Кагановичі Перші) в честь Л. М. Кагановича,
родившегося неподалёку от Хабно, в деревне Кабаны.
В 1957 году переименован в Полесское (укр. Поліське).
Ликвидирован в 1999 году после аварии на Чернобыльской АЭС.
Послесловие, которое им, в общем, и не является
Я в Полесском последний раз был за год до Чернобыля. Это был городишко столь замечательный, что у меня на всю жизнь остались самые тёплые воспоминания о нём. Из него была родом моя первая супруга, с которой я прожил всего 14 лет. Так вот, в том городке попадались исключительные типажи - и среди старых евреев и со стороны молодых украинцев. Оставалось только "слизывать" с натуры и "вставлять в кумедию".
Самым запоминающимся стал следующий случай: шёл я в спортмагазин, за чем, не помню; возможно, мне понадобились рыболовные цацки. На противоположной стороне неширокой улицы стоят две древние старухи, настолько старые и уже глухие, что орут так, что я не мог не прислушаться. Из их диалога я понял, что они обсуждали подругу, некую Маню. Одна кричит:
-Ну что в ней мужики находят? У неё двери в хату не закрываются - то приходят к ней, то уходят (напомню, речь идёт о восьмидесятилетн
Вторая в это время поддакивает и осуждающе качает головой. И, под занавес, первая выдаёт:
-И вообще, ты бы видела её в бане!
Или вот ещё.
В одной хате жили брат и сестра. Когда они поссорились, этого уже никто не помнил, но ссора была лютая. Входы в хату у них были на разные стороны, но огород, с которого они и жили, был один, только что-то вроде межи было там. Когда сестра поралась в огороде, брат не выходил туда, даже если ему приспичило бы сорвать свежих огурчиков. И наоборот.
Тогда ещё полным-полно было мужиков, державших лошадей. Потому запряжённые лошадьми телеги попадались ежечасно. Соответственно этому на проезжей части местных улиц валялось много того, чем какают лощадки. А сестра эта, будучи ещё в раннепенсионном возрасте, торговала на главной площади имени Ленина газировкой. Да так торговала, что всегда была с наваром.
И вот, однажды, торгует она себе не очень сладкой газировкой, всё как и положено - пионеры в очереди, мамки с грудничками и потные дядьки с соседней стройки. Стоят и возмущаются, что вода не очень на ситро похожа, но как-то глухо возмущаются, без энтузиазма. И идёт в это время мимо дядя Шлёма - так его звали, брата этой тётки. Остановился, послушал что люди гутарят про евонную сестру, и такая в нём пролетарская злость вскипела, прямо дальше некуда! И он решил нанести ей "оскорбление действием", как написали потом в протоколе. Оглядевшись и увидев кучу ещё свежих "яблок", он сгрёб их и стал метать в сестрицу. Хохот на площади стаял такой, что было слышно в соседнем здании местного райкома КПСС - кто-то из них и вызвал наряд милиции. В результате деда Шлёму упекли на 15 суток, а анекдот стал одной из легенд Полесского.
Воспоминаний терпкое Бордо
Воспоминаний терпкое «Бордо»:
две жизни прожито – рубеж меж «до» и «после»,
а нынче мне осталось быть лишь возле
всего того, что было в «Жизни До».
Был друг старинный, Митрич-рыболов,
–волгарь, что сильно «окал» в разговоре,
а рядом гнило Киевское море,
и был тяжёл наш утренний улов.
А речка Уж? (в ней рыбы – ё-моё!),
в углу сарая жил японский спиннинг
и после водки, ставший модным лифтинг
просился на опухшее лицо.
Уха с дымком и байки до утра
(ночь коротка, но водки не хватало!),
бежало время и заря вставала,
и поплавок кивал: «Пора, пора»!
В далёкое «вчера» ушли года
и тихий рай не будет дан в наследство:
звезды Полынь смертельное соседство
легло запретной зоной навсегда.
В Полесском
Мушиный царь – янтарный паучок –
развесил сеть в углу большого сада,
где старая прогнившая ограда
спокойно спит, улёгшись на бочок.
Всё так же шелестит водой ручей,
мне близко всё и всё вокруг знакомо,
крыльцо и окна брошенного дома,
и дикий сад, который год ничей.
Когда-то здесь резвилась малышня
и женщина смеялась не чужая,
а нынче тишина стоит густая,
да по ночам мышиная возня.
А там, недалеко, где нет огней,
разрушенная станция таится
и реквием в кустах поёт синица
по всем ушедшим рано вслед за ней.
Здесь так давно я был в последний раз,
что кажется – всё это только снится,
но подлая солёная водица
на самом деле капает из глаз.
*26 апреля 2016 года чёрный "юбилей" -
ровно 30 лет назад взорвался 4-й блок
Чернобыльской атомной электростанции
Брошенный дом
Осень за окном вновь сечет дождем
Дымер,
машет веткой куст, черен дом и пуст,
вымер.
Тихо в доме том, только бродят в нем
тени,
скрипнет вдруг доска, да войдет тоска
в сени…
Стекла старых рам делят пополам
створки,
да скребется мышь, нарушая тишь,
в норке.
Рвет туман в куски к озеру мостки,
в клочья,
и разбудит вдруг сердца громкий стук
ночью.
Фото под стеклом, где ОНИ вдвоем
БЫЛИ,
кепка на гвозде и полным-полно
пыли.
Словно горя ком источает дом
жалость
и стоит с сумой, за его стеной,
старость...
Ноябрь 2006
