Душенька уже давно об этом думала. О завещании, то есть. Она твёрдо решила покончить с прежним, на некую богадельню, и переписать всё своё имущество на Протокиных. В самом деле, кому, как не «голубочкам», родненьким, ненаглядным, оставит она всё после своей смерти? Даже с Ильёй, племянником своих давних знакомых, советовалась. Только странно: Илья, который всё на свете знает, долгое время отговаривал её от такого шага, упорно не соглашаясь помогать в этом деле; а когда, наконец, уступил, то поставил условие:
- Смотрите, Душенька, до поры, до времени, об этом никому ни слова! - несколько раз повторил он. - А Протокины, тем более, ничего не должны знать!
«А чего бы их, «голубочков», не порадовать? - раздумывала Душенька, сидя в пустой кухне. - Авось, помянут потом старуху». От мечтаний и скуки глаза её начинали слипаться. Только назойливая мысль, что Илья зачем-то велел ей молчать о завещании, да ещё тянул время, не давала покоя.
Мерно тикали в углу часы, на полу что-то шуршало, за окном тихонько поскрипывала боганвиллия. Старушке ничего больше не оставалось делать, как закрывать окошко и отправляться спать. «Ну, чего бы им со мной ещё не посидеть? – опять вздохнула она, шаркая мимо запертой двери «голубочков». - Вот ведь, всегда так: сами не спят, про меж собой чтой-то долго говорят. А чего говорят - знать мне про то, вишь, не положено…»
Но сон не шёл к Душеньке. Наверное, потому что из-под двери комнаты Гути и Савика проглядывала полоска света и слышались приглушённые голоса. «Вставать-то им рано!» - снова охала, старушка, поворачиваясь на другой бок и натягивая на голову подушку: она понимала, что подслушивать чужой разговор - не годится. Но вот если бы на её месте был какой-то другой человек, а не она, - ну, тогда другое дело...
- Идиот! - прошипел сдавленный голос Гути. - Всё бы тебе поскорее... Выждать надо. Случай-то ещё...
Дальше трудно было разобрать, что она говорила. Но тут вдруг взорвался Савик:
- Так ведь, они же... - дальше последовало что-то шёпотом. - Что, память коротка? - опять не выдержал он.
- Да тише ты, псих! - опять прошипела Гутя. - Чего панику развёл? Всё равно нужен случай... - и дальше опять был шёпот. - Пойми же, бестолочь, ты им не нужен без... А как приберём всё к... там и само всё как-нибудь...
Однако, кому охота сидеть ночью за чужой дверью только для того, чтобы, сквозь ночные скрипы и шорохи, слушать чью-то болтовню? Всё равно ни один нормальный человек не смог бы разобраться в этих странных, сумбурных обрывках фраз. Скоро из комнаты Душеньки послышался храп.
А между тем, звуков в доме было больше, чем достаточно. Даже прибавилось. Потому что к ночи поднялся ветер, и теперь буганвилия с визгом скребла по крыше, высказывая Савику обиду за его выходку со зверьком. Зверёк же, тот самый поссум, как ни в чём ни бывало, закончил обход своих владений и снова поднял возню на крыше, устраиваясь на ночлег над самой спальней Савика и Гути. Стучать в потолок, пробовать его гнать, не было никакого смысла: ещё наступишь нечаянно на Шушеру...
- Ты что, не мог истребить эту окаянную крысу? - раздался спросонья злой голос Гути. - Теперь шастает по всему дому...
- Спи! Чтоб тебе... - дальше последовало нечто такое, что среди ночи тоже звучит плохо.
Вместо ответа, об дверь спальни со всего размаху ударилось что-то мягкое, затем раздался писк и что-то шаркнуло в сторону. Удивительно, что ни ругани, ни ворчанья Савика не последовало. Значит, это Гутя запустила в крысу подушкой...
Утром оба встали в самом скверном расположении духа. Если, вообще, можно сказать «встали», потому что их ночь была совершенно разбитой: почти до двух часов они говорили о «тревожном»; потом ещё час - о «деле»; после этого - странные шорохи и беготня на потолке, и обрывки кошмарных снов, не давали обоим сомкнуть глаз. А под утро, ещё и рассвет толком не забрезжил, где-то поблизости разразились диким хохотом кукабарры.
- Экзотика! Будь она... – едва слышно процедил сквозь зубы Савик.
- Потерпи, скоро этому... – как эхо, почти что одним дыханием отозвалась Гутя.
Договарить ей не было никакой нужды: что-что, а уж понимать друг друга они с Савиком умели с полслова.
Всё утро во дворе слышался тоскующий голос Душеньки:
- Яшка, Яшенька... Выйди, дорогой, отзовись! Что же я буду без тебя, старая, делать..?
Бедная старушка обходила дом уже в третий раз и, не переставая, всё звала «приятеля». Очень уж боялась она, что зверёк разобиделся за вчерашнее и теперь, чего доброго, вздумает уйти из родного гнезда. За Душенькой, тенью, неслышно следовала стая кошек.
- Сузанночки, детки мои, - время от времени увещевала старушка кошек, которых, кстати, звали всех одним именем, - потерпите чуток: всем будет завтрак, всем... Только помогите мне сперва Яшку найти!
Когда Савик с Гутей вышли в кухню, на плите, издавая нестерпимый запах, что-то варилось. Гутя с неудовольствием поморщилась: после бессонной ночи её тошнило. А тут ещё перед самым окном на дерево уселась огромная стая белых с жёлтыми хохолками попугаев. Резкий, пронзительно-грубый крик этих крупных птиц во много раз превосходил хохот кукабарры.
- Экзотика... – опять проговорил вполголоса Савик, но так, что это было выразительней всякой брани, и оглянулся, подыскивая, чем бы запустить в окно.
И хорошо, что не нашёл: по лесенке, не спеша, в сопровождении кошачьей свиты, поднималась Душенька. Любопытно, однако, что когда она вошла в кухню, ни одна из кошек не переступила порога - все они, ухоженные, красивые, так и остались сидеть перед дверью.
Видно было, что старушка чем-то расстроена. Какое-то время она крепилась, – сняла с плиты печонку, растёрла всё, чем-то заправила, и пошла кормить Сузаночек. Во двор, кстати. Потом опять поднялась наверх. Села у стола и – расплакалась.
- Что ты, бабуля? – всполошилась Гутя и присела на корточки возле Душеньки.
- Да Яшка... Как я теперь без него буду?
Что-то вроде угрызения совести шевельнуло жёсткое выражение Савика. Но тут, когда его лицо совсем было прояснилось, под потолком опять послышались знакомые, грузные шаги. Савик поднял голову, прислушался: шаги направлялись в угол кухни, туда, где в жестяной, насквозь дырявой пристроечке-нише, - наследие ещё первых австралийских поселенцев, – ютилась дровяная печурка. Он знал, что Душенька не пользовалась этой печкой много лет, - круглая железная труба её, дюймов десять диаметром, упиралась прямо в низенький жестяной потолок. «Странно... только австралийцы могли такое соорудить! - мелькнуло в голове Савика. И вдруг все за столом насторожились: вот шаги приблизились к печке; и опять возня... Дальше Савик ждать не стал: мигом оказавшись у печки, он сорвал заслонку и, как только грузное тельце, поднимая тучу пыли, сажи и старой золы, шлёпнулось вниз, снова закрыл её...
Дико округлив глаза, беглец смотрел из своей тёмной западни на людей. Теперь Савик мог разглядеть его хорошенько: ну, как есть, огромная крыса с большим пушистым хвостом! Не доверяя зверьку, он всё же полностью чугунной конфорки с печки не снимал.
- Яшенька, милый ты мой! – просияла Душенька, увидев своего любимца.
Рук, однако, к нему не потянула. И Савика остановила:
- Нельзя. Без перчаток никак нельзя: ещё взбесится, сердешный... Страху-то какого натерпелся.
Если бы Савик хоть раз в жизни послушал доброго совета, не пришлось бы Гуте сидеть с ним полдня в больнице, ждать, когда ему промоют царапины, укусы, или когда сделают укол от столбняка. Во всяком случае, - считала Гутя, - теперь этот ... может ругать только самого себя.
Ввиду морального ущерба и прочих чувствительных увечий, полученных от Яшки накануне, Душенька дала Савику, наконец, полное и безоговорочное право хозяйничать и в доме, и во дворе, и вообще, заводить порядки на своё усмотрение. Только приятеля-поссума не позволила трогать, да буганвилию ни словом не упомянула, в надежде, что он скоро про этот куст забудет.
Но Савик ничего не забывал. Буганвилия, решили они с Гутей, подождёт, а что касается истребления Яшки - для того, чтобы полезть на чердак, всегда найдётся предлог. И он уже нашёл было предлог – крышу, дескать, проверить. Да только это оказалось не так просто: как и многие дома стиля «Квинслэнд», Душенькино жилище стояло высоко на столбах, а для ползучих и бегающих, это - настоящее раздолье...
В своё время русские, приехав из Харбина, диву давались: - «И зачем только было строить этакие нелепые избушки на курьих ножках?» Австралийцы объясняли им, что, дескать, змеи не заведутся и, вообще, летом прохладнее. Но Протокины не задавали подобных вопросов, они благоразумно оставили своё мнение при себе. Только работали. Бегали вдвоём - вверх и вниз, туда-сюда, ездили со свалки на свалку, как оголтелые, так, что в глазах Душеньки зарябило. И лишь изредка, вполголоса, перекидывались ничего не значущими фразами, вроде: - «Ничего, всё равно мы потом...» или «В любом случае, нам это...»
Так или иначе, но уже в конце недели из-под дома было убрано множество самого разнообразного хлама, снят пресловутый штакетник, и земляной пол, весь в чёрных лужах, стал понемногу подсыхать. Но самое главное, в крысоловке с визгом билась здоровенная, до сих пор неистребимая Шушера. Если бы Душенька не видела всего этого своими глазами, если бы ей только рассказали, что такая вещь возможна, она бы просто не поверила. Она уже не знала, как и благодарить-то «голубочков»...
Но у Савика была отменная память, причём настойчивая.
– Бабуль, у тебя что, везде... и в других домах такой же непорядок? Ты только скажи, всё тебе исправим, починим. Понять надо: дождь попадает - гниёт всё...
То ли старушка не поняла, о чём он говорит, то ли не расслышала, обдумывая что-то своё, только она никак не реагировала на предложение Савика. Впрочем, она и не собиралась заниматься пустяковыми разговорами: разве она не говорила раньше «голубочкам», что нет у неё других домов? А потому:
- Прощения просим! Тесто пора ставить....
продолжение следует.,
