Немцы ушли.
Пробуждалась первая послевоенная весна. Наклонив голову навстречу зябкому ранневесеннему ветру, по степной просёлочной дороге шла женщина. В руках у неё был, завёрнутый в одеяло, худенький, почти двухлетний ребёнок. Ноги вдавливали в землю только что проклюнувшиеся зелёные иголки. Земля была холодная и сырая, так что присесть или положить ребёнка на землю было невозможно. Женщина устала, но упрямо шла к намеченной цели, - в ближайшую Церковь, находящуюся более чем в 10 километрах от их заброшенного Богом в донецкой степи хуторка.
Исхудавший ребёнок не ел, не пил и даже не плакал. Не понять было, чем душа теплилась. Оставалась последняя надежда - на крещение. Может крещёную малютку Бог спасёт. Или примет…
Сейчас можно крестить ребёнка и без крёстного отца. А тогда батюшка сказал, что без крёстного - нельзя. Мужчин не было. От усталости и бессилия, женщина опустилась на небольшой чуть подсохший пригорок у церковной ограды, чтобы дать отдых утомлённым ногам. Солёные слёзы скатывались в уголочки рта, будто напоминая о том, что жизнь – вовсе не мёд. Сколько времени она так просидела, но Бог послал мужчину. Это был военный, после госпиталя догонявший свою часть. Он был православный, армянин и с пониманием отнёсся к просьбе. После обряда крещения крёстные вместе понесли ребёнка домой. Как оказалась, эта молодая женщина - не мать крещёной девочки, а тётка. Мать же – ждала их дома, она была учительницей и за участие в обряде крещения могла поплатиться работой. Женщины быстренько выставили на стол всё, что было, чтобы накормить солдата. Они сидели за столом, когда, вдруг, услышали невнятный лепет. Втроём бросились к детской кроватке: щёчки девочки порозовели, она тянула руки, улыбалась, и что-то пыталась сказать. Впервые за долгое время поела, и с этого дня пошла на поправку.
А её крёстный отец пошёл дальше, очищать землю от коричневой нечисти. Он не подал весточки о себе, хотя обещал. Интересно – вернулся ли он живым с войны и жив ли сейчас? Ведь столько времени и воды утекло.
А может быть обратиться в передачу «Жди меня» и поискать его, моего крёстного отца?
Не раз испытывала моя семья силу Божьего Храма.
Мой организм с двух месяцев находившийся в условиях войны и ослабленный ею, нередко давал сбой, так что даже не очень серьёзные детские болезни становились подчас почти неразрешимой проблемой. По-моему, все дети, пережившие ужасы войны, имеют право на статус Участника Великой Отечественной, потому что они участвовали в этих страшных событиях.
Однажды в канун Пасхи обыкновенный паротит, что в народе называют свинкой, свалил меня с ног. Соседки, зная, что болею, приходили проведать и на гостинец приносили крашеные яйца. Я не очень знала церковные праздники. Но Пасха – это был праздник моих глаз и души, он припадал на день моего рождения. Я любила этот праздник праздников, любила крашенки. Может быть, с тех самых пор - так люблю разноцветье. Яркие, разноцветные яйца лежали у моей кровати, поддерживая праздничное настроение. Но «свинка» жёсткими копытами так придавила, что я стала задыхаться. Начался бред, - казалось, что на меня положили гору крашеных яиц, их столько, что уже нечем дышать. Я металась по кровати и просила убрать их, пока не потеряла сознание.
Было светлое солнечное пасхальное утро. Мимо нашего дома верующие шли с Церкви. Испугавшись, что я умру, мой неверующий в Бога отец выбежал на дорогу и попросил у прохожих свячёного. С трудом затолкнули мне в рот кусочек пасхального кулича. Я проглотила и… пришла в себя, задышала. Так с божьей помощью я осталась жить. Конечно, моему излечению нашли научное обоснование – кулич прорвал нарыв, и я выросла атеисткой, как и мои родители.
А жизнь продолжалась. Я вышла замуж, родились дети. И когда вновь оказалась на грани между жизнью и смертью, пережила клиническую смерть и уже там поговорила с Богом, мои взрослые уже дочери, не сговариваясь, каждая сама по себе, приобрели, освятили в божьем Храме по крестику и привезли мне в больницу. С тех пор эти кресты всегда со мной. А я, как только пришла в себя, попросила принести тетрадь, ручку и написала стихи, сразу, безо всяких правок. И позже, когда рука дёргалась поправить, одёргивала себя, и оставила в первоначальном виде:
ВСТРЕЧА НА КРАЮ
Аж свист в ушах, лечу своей дорогой,
Бросая жизнь случайностям под ноги.
И, вдруг, остановилась на краю.
С вопросом впереди Учитель строгий:
- Как прожила? Достойно ли? Убого? –
А я в недоумении стою.
Не ведала о том я, что крадётся
Смерть по пятам и надо мной смеётся.
Во сне летала, думала - расту.
Но подытожить, видимо, придётся.
Сурово смотрит Он, не улыбнётся:
- Кого крылом скосила на лету?
Поведать надо жизнь, лгать нету прока:
- Не думая, что уходить до срока,
Жила-была, не причиняла зла.
Возможно, поцарапала немного
Кого-то, но жила довольно строго.
Других ценила. Счастлива была.
Задумался и задержал у края,
Не голосом – глазами вопрошая:
- Ответь, но только искренне, прошу.
Коль погожу – как будешь жить? – Не знаю.
Бесцельно над степями полетаю,
Наверно. И, возможно, нагрешу.
Паду на землю, вжавшись каждой клеткой
В траву, в цветок, в листок зелёной ветки,
Урча, как кошка, вылижу детей,
И сердцем высеку на ком-то метку:
«Я здесь была!» И комплиментов сетку
Сплету я для любимых мной людей.
Прошу, у края задержи немного.
Будь милосерден, не гляди так строго,
И мне покуролесить разреши.
И, дав отсрочку, сделав край пологим,
Отверз меня и современным слогом
Ответил он: «Ну, что ж? Добро. Греши».
Не знаю – правильно ли, но я решила, что Господь даровал мне вторую жизнь для того, чтобы писать.
Позже, будучи взрослыми, но в более раннем возрасте, чем Иисус, дочери приняли крещение. А я, прожив не одно десятилетие с мужем в законном браке, вдруг задумалась, что мы не венчаны, и потому - дети наши рождены во грехе. В моей душе затеплился свет: потихоньку поднималось и разгоняло мглу солнце мечты, - что Бог освятит наш брак и снимет греховность рождения с наших девочек.
Я верю, что так оно и будет, потому что спасение Храмом - в традиции моей семьи.
